Вильям Гиллер - Вам доверяются люди

Нет, видно, чтение сегодня не состоится. Что же делать? Опять заняться воспоминаниями? Написать письмо Сашке и Танечке? Позвонить кому-нибудь из друзей? Но сейчас все заняты: либо торопливо одеваются, боясь опоздать к новогодней встрече, либо накрывают столы и заканчивают последние хозяйственные приготовления. И вообще, не стоит занимать телефон, когда… А может быть, просто снять трубку и позвонить самой? Где сказано, что звонить должен обязательно он? Разве не естественно сказать: «Алло, Рыбаш? Как идет дежурство?..» Она негромко повторяет вслух: «Алло, Рыбаш». Нет, это глупо. Почему вдруг такое панибратство: «Алло, Рыбаш!» В последнее время она вообще избегает называть его как-нибудь с глазу на глаз. «Товарищ Рыбаш» — можно только в деловой обстановке. Он-то уже давно зовет ее просто Марленой, даже в больнице, а она никак не может выговорить «Андрей». Величать по имени-отчеству? Но это уместно по отношению к Лозняковой, к Степняку, к Мезенцеву, к новым товарищам — Анне Витальевне Седловец и Отто Карловичу Бангель. А называть Андреем Захаровичем Рыбаша, того Рыбаша, который похож на Сашку, того Рыбаша, который умеет смотреть так пристально и лукаво, того Рыбаша, из-за которого она дежурит сегодня… Нет, она сейчас поднимет трубку, наберет номер и скажет веселым тоном: «У вас там много работы? Я изнываю от безделья!» Или еще что-нибудь в этом роде.

Она кладет руку на телефонную трубку и, словно только это и надо было сделать, слышит звонок. Чудо! Чудо!

— Слушаю! — голос звучит немного сдавленно.

— Ну-с, товарищ доктор, как идет дежурство?

— Отлично. А у вас?

— Пока довольно спокойно, — Рыбаш покашливает. — Вы уже обошли палаты?

— Конечно.

— Имейте в виду: сегодня самые дисциплинированные больные могут подложить вам свинью.

Кажется, он предостерегает всерьез. Но чего, собственно, нужно опасаться?

— Я не понимаю. У меня все давно улеглись и спят, как грудные дети.

— Грудные дети? Ох, Марлена!.. Ладно, сейчас я приду к вам.

Он идет! Он сейчас придет! Но как странно он разговаривал… Ах, пустое, это просто маскировка! Может быть, там вошла сестра или санитарка…

Марлена подбегает к зеркалу. Шапочка на месте, волосы лежат ровно и красиво. А глаза блестят… Глаза просто сияют, словно у нее температура.

Она возвращается к столу, переставляет колбочку с душистой еловой веткой, которую ей кто-то (а кто, между прочим?) принес сегодня, и делает вид, что читает. Быстрые, отчетливые шаги по коридору. Его шаги, она всегда узнает их. Терпение, терпение! Сейчас он войдет, — не надо поднимать головы: она спокойна, она читает…

Рыбаш врывается в ординаторскую, словно за ним гонятся.

— Ну ясно! — раздраженно говорит он. — На столе елочка, дежурный врач на посту, дежурный врач поглощен интересным романом…

Он бесцеремонно поворачивает журнал к себе и бросает взгляд на раскрытую страницу.

— Все еще не прочли? Ну, сегодня вряд ли дочитаете. Водку изъяли?

Она с искренним изумлением глядит на него:

— Водку?! Какую водку?

Рыбаш негодующе отдувается.

— Какую? Не знаю. «Столичную». «Московскую». Красную головку. Вообще — водку.

— У кого я должна ее изъять?

— Марлена, вы действительно грудной ребенок! У больных, конечно.

— Вы с ума сошли!

— Ах, я сошел с ума? Ладно. Сейчас увидите. Идем.

— Куда идем?

— В ваши палаты, гражданочка. В уборные.

— В уборные?!

— Не таращьте на меня свои младенческие очи. Пошли!

Как всегда покорная его требовательной воле, она поднимается. Они выходят в коридор, и Рыбаш, увидев тетю Глашу, окликает старуху:

— Вы санитарка? Очень хорошо. Идемте с нами, надо проверить кое-что…

Тетя Глаша понимающе кивает:

— Это насчет водочки?

— Вы видели у больных водку?! — Марлена ошеломлена.

— Видеть не видела, врать не буду, — говорит тетя Глаша, — но, конечно, догадаться можно.

— Почему же вы не сказали доктору? — резко спрашивает Рыбаш.

У тети Глаши немного обиженный вид:

— Не любят наш доктор, когда им свое соображение высказываешь. Сплетни, мол, это.

Марлена виновато смотрит на старуху. В самом деле, она как-то оборвала ее рассуждения о больных коротким: «Не люблю сплетен!» И сегодня, когда тетя Глаша туманно намекала ей на что-то, не вдумалась, не расспросила, а отправила: «Понадобитесь — позову!» В общем, плохо она знает жизнь, Марлена Ступина! А самонадеянности…

Марлена уныло плетется за Рыбашом. Куда девалась ее танцующая походка! Тетя Глаша степенно замыкает шествие.

В одиннадцать часов вечера стол доктора Ступиной в ординаторской представляет собою довольно странное зрелище. Три четвертинки, две поллитровки, одна бутылка «Столичной», портвейн и даже коньяк выстроились в ряд по росту. Изъятая закуска — копченая селедка, соленые огурцы, баночка маринованных грибов, колбаса в бумажке — дополняет натюрморт. Марлена с убитым лицом глядит на всю эту выставку. Тетя Глаша, сложив руки на животе, ждет дальнейших распоряжений.

— Уберите это куда-нибудь, тетя Глаша, — тихо говорит Марлена.

— Нет, постойте, — командует Рыбаш. — Вы запомнили, Марлена, у кого что взято?

— Кажется, запомнила.

— Возьмите карандаш… нет, лучше перо… и запишите точно. Ну? Пишите же!

— Зачем?

— То есть как зачем? Завтра надо все это вернуть родственникам. И, между прочим, объяснить, что за такие дела мы имеем право выписать их болящих на все четыре стороны…

Марлена вдруг взрывается:

— Нет, подумать только, какое варварство! Мы тут бьемся, ночи не спим, выхаживаем их печенки и язвы, на кухне дрожат, чтоб не нарушить диеты, а они…

Рыбаш снисходительно поглядывает на бушующую Марлену.

— А они, едва почувствовав себя лучше, уже не помнят о том, что было. И, кроме того, не понимают, что значит для их недолеченных язв и печенок даже один глоток водки!

— Ну как же не понимают! — возмущается Марлена. — Ведь каждому при выписке говоришь, объясняешь…

— При выписке! — подчеркивает Рыбаш. — А надо, на мой взгляд, здесь, во время пребывания в больнице, устраивать специальные беседы, хорошо бы с аллоскопом, с картинками, чтоб пострашнее. И еще жен или матерей приглашать, чтоб видели своими глазами… Да вы пишите, пишите, не задерживайтесь.

Марлена послушно пишет: «Водка, ¼ литра — Артюхов, 12-я палата. Водка, ¼ литра — Медведко, 12-я палата. Водка ¼ литра — Ляпушкин, 10-я палата…»

Рыбаш отошел к окну и, как недавно Марлена, прижался лбом к стеклу. Тетя Глаша, покашляв для приличия, вполголоса рассуждает:

— Такие несознательные, ужасти! Не знаю даже, куда прятать. Самое верное дело — запереть всю эту музыку в ординаторской. Сюда уж, знаете, никто не посмеет…

Рыбаш, не оглядываясь, одобряет:

— Разумно. А завтра по смене передадите, чего лучше!