Лев Лондон - Строители

…Каждый раз по-новому садится солнце. Сейчас оно раздалось вширь и оранжево-красным приплюснутым диском медленно опускается вниз.

Только что закончилось сражение с Беленьким. В конце концов он все же сдался и произвел вместе с прорабами необходимые расчеты. И вот мы стоим с ним на перекрытии одиннадцатого этажа. Под нами неправдоподобно большая головка крана, которую обычно видят снизу, рядом — приподнятая стрела, а вдали линия горизонта, заглатывающая вечернее солнце.

Я жду Васильева.

— Черт знает, что у тебя, Виктор, за характер становится! — говорит Беленький. — Что я тебе, школьник?

Но он не может сердиться долго. Вот уже приосанился: ведь его дом растет быстрее, чем в других СУ. Он, Беленький, уже завтра с девяти утра запустит механизмы, а у других? Это же лопоухий народ, пока повернутся!

…Солнце уходило, и, как всегда в это время, особо отчетливо были видны дома, капризная дуга реки, очень прямой бульвар, озеро в рамке зеленых газонов. Но все то, что меня окружало, создано трудом людей. Берега реки укреплены гранитной стенкой, излучину спрямили, и было видно еще не засыпанное старое русло, даже воду в реку подкачивали насосами; озеро тоже — дело рук человека, сейчас кончали забивку свай; липы на бульваре пересадили из питомника. На десятки километров во все стороны развернулось строительство.

Нет, не рублями, не метрами или километрами измеряется все созданное здесь, а трудом. Сколько его вложено! Тысячи сейчас уже неизвестных людей оставили частицу самих себя… Труд, всюду труд.

Почему же мы не бережем его?..

— Ты что меня не слушаешь, Виктор? Но правда, тебе ведь сейчас в главк. Там из тебя, наверное, котлету сделают… Не боишься?

— Нет, у меня позиция крепкая.

— Я подвезу тебя, Виктор, — великодушно говорит Беленький.

Там, где исчезло солнце, еще тревожно розовел закат. Но облака, полоска леса, вода реки загадочно потемнели, отдаляясь от людей. Подул холодный ветер…

Васильева все не было.

Наши роли за неделю поменялись. Теперь Левшин начал с крика. Впервые я его таким видел. Я молчал.

В перерывах, когда Левшин с усилием заглатывал воздух, масло в огонь подливал Трошкин, но и тогда я молчал.

Потом они поменялись ролями. Левшин сел отдышаться и подбрасывал ядовитые реплики, кричал Трошкин.

Наконец-то до них дошло, что я ничего не отвечаю. Это озадачило Левшина, он вдруг мрачно спросил: почему я молчу? Может быть, я думаю, что уже ушли машинистки и некому напечатать приказ о снятии меня с работы?

Я спокойно ответил, что осведомлен о талантах нового секретаря: она не только заботлива, но и умеет печатать. Кроме того, заявил я, кажется, Трошкин не только умеет кричать, но и печатает на машинке.

Трошкин побелел от такой дерзости. На плоском большом носу Левшина появилась складка: Левшин смеялся.

— Наглость! — закричал Трошкин.

— Если вы вызвали меня, Владимир Александрович, для того только, чтобы Трошкин…

— Товарищ Трошкин! — закричал тот.

— Согласен — товарищ Трошкин!.. Чтобы товарищ Трошкин меня оскорблял, то я пойду. У меня в тресте много работы. — Я поднялся.

— Сидите, — приказал Левшин. — А вы действительно полегче, — сказал он Трошкину. — А то вот он уйдет, на кого мы тогда кричать будем? Друг на друга, что ли?

В это время в комнату вошел Васильев.

— Разрешите? — спросил он.

— Наш секретарь парторганизации, — представил я Васильева. Левшин счел необходимым ядовито заметить, что он и без моей помощи узнал Васильева.

— Ну?.. — Левшин снова встал и по привычке заходил по комнате.

Я понял, что он начал сдаваться, и кратко доложил о причинах перевода рабочих с четырех корпусов.

— Если б вы? Владимир Александрович, приехали и увидели, что там делалось, вы бы тоже так поступили, — закончил я.

— Вы что, беретесь в оставшиеся три недели сдать корпуса?.. С этими рабочими?

— Нет, — я положил на стол график и расчет. — Вот расчет. Он показывает, что краны за три недели только закончат монтаж. Сдать за этот срок корпуса нельзя.

— Трошкин? — спросил Левшин.

Трошкин не задумываясь ответил, что сдать корпуса можно.

Тогда я так же спокойно, как вел весь разговор, применил уже испытанный, безотказный ход:

— Ну что ж, пусть тогда Трошкин… извините, товарищ Трошкин командует и отвечает за сроки.

— Трошкин? — снова повторил Левшин.

— Я берусь! — Трошкин вскочил. — Берусь!

— Это невозможно. Трошкину нельзя поручать стройки!

— Почему? Вы ведь сами предложили сейчас.

И вдруг я понял, что они еще до моего прихода обо всем договорились. Моя уверенность только забавляла их.

— Это невозможно, — машинально повторил я. — Я видел бригадиров, прорабов, Беленького, Морозова…

— Значит, так и решим, — Левшин стукнул карандашом по столу. — Так и решим! Завтра Трошкин снова приедет к вам, вы обязаны строго следовать его указаниям.

Все пропало, никто не мог уже мне помочь…

— Разрешите, — вдруг раздался за моей спиной спокойный голос Васильева.

…Приехав на следующее утро на площадку, я уже застал там Трошкина. Прошел дождь, все ходили с рыжими от глины ботинками. Я испачкал в глине даже брюки, у Трошкина же легкие элегантные туфли блестели, как лакированные.

Он выбрал место повыше — так, что, когда мы здоровались, оказался одного роста со мной. В левой руке Трошкин держал огромный желтый портфель, чем-то туго набитый.

— Докладываю, Виктор Константинович, — деловито начал Трошкин…

— Зачем это, Семион Макарович! — перебил я его. — Вы представитель главка, и «докладываю» — это я вам должен…

— Нет-нет, — он поднял вверх маленькую руку с блокнотом, — люблю ясность! Раз вчера сам напросился тебе в помощь, значит, «докладываю». Уже прибыло пять установок для устройства стяжки, четыре компрессора… Извини, пожалуйста, вот еще одна машина, побегу.

Чтобы дойти до машины, Трошкину не миновать было двух огромных луж и глиняного месива у дороги, но, когда он вернулся, его остроносые туфли блестели по-прежнему.

— Как вы это делаете, Семион Макарович? — не удержался я.

— Что?.. Ах, ты вот о чем! — Он снисходительно улыбнулся. — Большинство просто неряхи. Так вот… — Не заглядывая в блокнот, он перечислил все механизмы, которые по приказанию Левшина прибыли на стройку. — Сейчас дожимаю остатки. Неаккуратный народ, знаешь!

Я посмотрел на его тонкие, крепко сжатые губы, на бачки, так точно прорисованные бритвой, что едва ли на одном было хоть на волосок больше, чем на другом, на остренький, по привычке вздернутый подбородок — и искренне пожалел трест механизации. Досталось его бедным сотрудникам!

— Спасибо, Семион Макарович, вы нам хорошо помогаете.

Он не позволил себе ни слова в ответ, но по тому, как переложил портфель из левой руки в правую, я понял: мое замечание его взволновало.