Фёдор Пудалов - Лоцман кембрийского моря

У нее занемели руки. А струна газа упрямо отклонялась и неизменно вертелась вокруг бутылки; лишь отдельные неуловимые глазу пузырьки, подобные мгновениям, изредка проскакивали в горлышко. С неповторимой медленностью задерживался день, мгновение за мгновением, быть может самый долгий день в жизни Лидии, хотя солнце поздно взошло и рано закатилось.

Боржомная бутылка, полная воды, в занемевших руках не имела веса. Тем не менее бутылка старалась выскочить из пальцев. Уже не просто было удерживать ее, а надо было бороться с ней — не чувствуя рук. Страх за бутылку заставил забыть о том, что ноги потерялись и поясница исчезла совсем. Полуудушенная грудь и тяжелая-претяжелая голова висели неизвестно на чем…

«На чем же я держусь?.. И вдруг нырну вместе с этой ужасной бутылкой! И с этими ужасными пузырьками, проскочившими в бутылку!.. И весь непереносимый ужас этого последнего дня надо будет повторить?! Завтра?! И сегодняшний день будет не последний? Ни за что!

Завтра в Москву! Буду сидеть вот так над ямой или висеть, лежать — без колен, без ног, без поясницы, без шеи — и завтра в Москву! По Дороге Мертвецов. Мамочка! Я хочу к тебе!»

Неисчислимые мгновения этого дня непонятным образом вытеснили всю воду из бутылки. Невозможно было поверить, что в бутылке газ — какой-то нелепый, непонятный газ. Нет, очень даже понятный день жизни, необычайный и неощутимый больше день жизни в темно-зеленом стекле — плененное и освобожденное существование Лидии заключено было в бутылке. Лидия тщательно закупорила его, замазала сургучом и легла спать пораньше, чтобы чуть свет помчаться со своим неверным пленником прямо в Москву. Василий будет очень сердиться… Но ведь газ может уйти из бутылки непонятным образом, так же, как вошел. «Мы же здесь геологи, а не жена с мужем. Мы обязаны сделать свое дело прежде всего. Одного рабочего пошлю известить Зырянова».

Она проснулась, дрожа от холода. На палатке лежал первый и сразу сухой, морозный снег. Испуганно подумала, что двое рабочих могут не защитить ее от бандитов, если нападающих будет больше, чем двое… Тогда и газ не дойдет до Москвы. Она решила не отсылать третьего рабочего. У Зырянова там сто человек. Пусть Зырянов сам позаботится узнать о жене.

Василий проснулся с готовой мыслью: догнать, если Меншиков убежал. Ему не хотелось и вспоминать ночное происшествие, детский промах — изгнание начальника. Он быстро вышел из шалаша на заснеженный проспект Геофизиков, чтобы скорее взглянуть на площадь, где вечером стояла палатка Меншикова, а сейчас выделялся черный квадрат со столиком и тремя скамейками.

Он разбудил весь лагерь набатными ударами по железному листу, и, пока Сережа собирал людей на площади, Василий приготовил в лодке рюкзак со своими книгами и провизией на два дня.

Снег снова посыпался сухо и скудно на толпу, стоявшую неуютно среди внезапно очужевшей побеленной местности. Василий заговорил:

— Товарищи… — И вдруг спросил: — Все знают?

— Все, — ответил колхозник, рядом с которым стояла его жена-хранительница.

— Все понятно вам?

— Все, — сказал колхозник иронически.

— А всем ли понятно?

— Всем! — ответил он же, и никто не возражал.

— Тогда и объяснять нечего и время терять. Я поспешу догнать убежавшего предателя, — сказал Василий и, подумав, добавил: — Было бы хорошо, если бы кто-нибудь остался здесь для охраны начатого строительства.

— Я остаюсь, — сразу сказал Сережа Луков и побледнел, подумав с опозданием о Тане Синицкой.

— Что такое — ты остаешься! — сердито сказал буровой мастер Мамед Мухамедов. — Мы остаемся, бригада.

— Я тоже остаюсь! — закричал запыхавшийся человек с берега.

К собранию подбежал худой Кулаков. Одежда висела на бывшем толстяке. Выражение лица его тоже изменилось — из дружелюбно-заботливого оно переменилось в отчаянно-озабоченное. Жена колхозника прыснула, а ее муж немедленно спросил:

— С какого вы кладбища явились, Григорий Иванович?

— С того, что сняли меня, — жалобно сказал Григорий Иванович, — и еще под суд отдадут за то, что разорил эвенкийскую кооперацию. Вы, мои дорогие товарищи, вы добыли нефть?..

— Сегодня я ничего не могу обещать… Я сообщу из Москвы, — негромко сказал Василий.

— Товарищ Зырянов, но вы обещали, что мы первые добудем сибирскую нефть, — сказал Мамед Мухамедов, буровой мастер. — Мы не забыли, Василий Игнатьевич. Вы тоже не забудьте.

— Сегодня я не могу обещать ничего, — сказал Василий и охрип.

Мастер Мамед оглянулся на бригаду.

— Мы пришли сюда из Баку. Мы здесь. Мы, бакинцы, не уступим это никому.

— Правильно, Мамед, — пробормотали бурильщики.

— Остальные должны возвращаться немедленно, — сказал Василий, переведя дыхание, — чтобы лишние не расходовали продукты здесь. Прощайте, товарищи!.. Заготовьте как можно больше дров и поближе к дому!.. Прощайте, товарищи!..

Григорий Иванович махал платочком, другие сорвали шапки. Берестянка скрылась в излучине. Григорий Иванович вытер платочком глаза.

— Айда и мы теперь, Маша. Не будем расходовать у них продукты, — сказал колхозник.

Ввечеру второго дня Василий вошел, пошатываясь, в контору Золотопродснаба к директору и спросил глухим и пустым голосом:

— Меншиков здесь?

— Здесь, — сказал директор. — Что с тобой, товарищ?

— Собери немедленно коммунистов и его вызови. Я сделаю заявление. — Он упал на табурет, головой на стол и уже спал.

Директор сделал знак не шуметь и вышел. Он вернулся с тремя коммунистами и громко сказал:

— Товарищ Зырянов!

Все сели к столу. Зырянов не шевельнулся. Один из коммунистов потряс его за плечо, но тщетно.

— Измучился человек. Пускай бы спал, — сказал Астафьев.

Директор крикнул:

— Станок привезли!

Василий вскочил. Никто не засмеялся. Он подумал и спросил прежним пустым голосом:

— Где Меншиков?

Директор указал рукой на жирного человека. Василий узнал его: он видел его в палатке Меншикова на урочище Повешенного Зайца. Директор сказал:

— Вот его оставил за себя.

— Что же, у него партийные дела поручены заместителю по административно-хозяйственной части? — спросил Астафьев.

— Меншиков ушел на карбазе вниз еще днем.

Василий описал все события в лагере экспедиции и заключил:

— Я сейчас же плыву вслед и буду преследовать его, чтобы он не скрылся.

— Ночью куда ты поплывешь такой? — сказал Астафьев. — Еще и упустишь его в темноте. Иди уж, поспи.

— Иди ко мне на квартиру. Чуть свет взбужу тебя, — сказал секретарь ячейки. — Кто желает высказаться?

— Ваша организация не правомочна обсуждать поведение Меншикова: он не состоит в вашей организации, — сказал заместитель.