Фёдор Пудалов - Лоцман кембрийского моря

Василий усмехнулся и пошел спать.

Чуть свет он вышел к своей лодке. На пустынном берегу возле Затона стучали топорами несколько плотников.

— Что вы тут делаете спозаранку? — спросил Василий. — Спать не умеете?

— Работаем, — ответил один.

— Это я сам вижу.

— На верфи работаем, — пояснил другой.

— На какой верфи?

— На какой — не видишь сам? На черендейской.

— Что ты говоришь? — Василий изумился. — С каких пор на Черендее верфь?

— А с тех самых пор, как для тебя, товарищ, построили подводный флот. Понятно теперь? Для нефти держим верфь.

— Нефть будет не скоро. — Василию почудилась насмешка, но никто не шутил.

— Это ничего. Нам работы хватит: буксиры строить будем.

— А там научимся, глядишь, — сказал другой колхозник, — и пароходы строить будем.

— Замечательно! — сказал Василий, чрезвычайно довольный. — Кто же хозяин верфи?

— А вот этого мы сами не поймем. Не то промколхоз «Луч», не то Черендейский затон. Не то оба вместе. Только это навряд ли возможно: Затон — государственный, а колхоз ведь — кооперативный…

Василий работал веслами до Чуранской базы. Здесь он услышал, пораженный, что Меншиков сошел с карбаза и отправился по Чуранскому тракту пешком. «Ну и смелый человек!» — подумал Василий и, бросив лодку, пошел за Меншиковым наперерез широкой таежной Дороги Мертвецов.

В Томмоте он отставал от Меншикова по-прежнему на один день по вине какой-то женщины. Меншиков хотел ночевать в Томмоте, но женщина заставила его ехать в ночь. Они сели на машину Алданзолота. Эта отчаянная женщина пришла с Эргежея по Дороге Мертвецов и в Томмоте встретилась с Меншиковым. Она высокого роста, быстрая в движениях, лицо полное, бело-розовое, глаза смелые и ласковые, и, главное, ресницами взмахивает преинтересно. А волосы у нее светло-каштановые… Словом, алданцам она понравилась. Василий остолбенел. Почему она уехала, вместо того чтобы прийти к нему на Полную?

И даже не известила, с негодованием подумал он, не пожелав высчитывать по дням, могла ли телеграмма Лидии из Томмота вчера застать его в Черендее.

Но зачем она увезла Меншикова?!

Он злился и не хотел допустить, что она просто воспользовалась машиной Меншикова. Зачем понадобилось ей умчаться в ночь?

Василий стоял на дороге и подстерегал машину, а машины не было, и он распалялся все более.

Наконец появилась на дороге машина, и новая, — значит, доедет. К несчастью, Василий не мог платить. Тем не менее он поднял левую руку — сигнал незаконного пассажира, обещающий плату «налево», в пользу шофера. Машина затормозила. Василий вскочил на ходу и крикнул в окно:

— Гони, голубчик, как можно быстрей.

Шофер увидел высокий лоб и немигающий, безжалостный взгляд. Он дал газ и впился в дорогу. Принял ли он пассажира за бандита или проникся к нему необъяснимым доверием?.. Василий соскочил в поселке прииска Незаметный, против конторы, крикнул шоферу:

— Жди! — и вбежал в дом.

Шофер ждать не стал, махнув на плату.

Меншикова здесь не было и Лидии тоже. Они проехали Незаметный не останавливаясь. Стало ясно, что теперь уже не Меншиков торопился, а Лидия гнала его и командовала темпом. Но почему, для чего, зачем?

Лидия жала, жала кнопку звонка, не боясь перепугать маму — как в детстве, но она помнила и тогда, в детстве, что мама пугалась и сердилась, и это смешило и радовало тогда… И все-таки жала, жала, как маленькая, не могла удержаться.

Ну вот — наконец знаменитый голос в сенках — юный, сердитый, обрадованный:

— Перестань сейчас же, оглашенная!

С восторженным нетерпением она готовилась ворваться в сенки, наброситься в полутьме на маму и услышать: «Прочь от меня, язычница!.. Спасите!» Особенно ей нравилось, что она — язычница…

Ринулась в дощатую теснину вслед за открывающейся дверью, набросилась, хотела обнять — и отпрянула с криком:

— Кто это?! — Не могла разглядеть, несознаваемым наитием вырвалось: — Савва?!

Он молчал от счастья и почтительности. Но она, не слыша ответного рыка и гула, испуганно повторила:

— Кто это?..

— И Савватей Иванович, и Семен Агафангелович, и далее мама тут, и не зайдете ли вы в дом, Лидия Максимовна?

— Сеня?! Где он? Где вы?.. — И засмеялась счастливо. — Ну конечно: он уже снимает с меня рюкзак! Скорее, скорее — дайте же посмотреть на вас на всех! Идите сюда!

Выскочила из сенок во двор.

— Более мой, настоящие живые Сеня и Савва! Русские жильцы…

— На маму даже не взглянула… — Елизавета Пименовна стояла в дверях, всерьез обиженная. И мелодично запищала, опережая объятия дочери, с ликованием: — Спасите!

Лидия вбежала в крохотную столовую, не снимая дорожной куртки, шлепнулась на стул и смотрела сияющими глазами. А Сеня улыбался и смотрел с такой неумелой влюбленностью, что она покраснела.

— Сеня! Я же из-за вас чуть не выронила бутылку, драгоценную боржомную бутылку, и весь результат экспедиции улетучился бы! Все мои мученья!..

— Какую бутылку? Где она?

— В рюкзаке, мама.

— Фу, напугала.

— Да ты знаешь ли, кто это? Мама! Кто эти люди?

— Нет. Не знаю. За три дня разве узнаешь людей. Ты, может быть, снимешь с себя экспедицию? И пойдешь переоденешься? Марш в свою комнату сейчас же!

— Сеня вернулся! Мама… — убегая.

И прибежала — в легком, домашнем — с тем же возгласом, с другим именем:

— Саввушка, почему вы мне больше не писали?.. Сеня, я умру, не дождавшись вашего рассказа!

— Лида, ты уже весь дом подняла.

— Ну, весь дом — это одна мама.

— Сначала покушайте, потом будете рассказывать.

— Вы всё сразу, мама! Начните с самого начала, Сеня. Вы попали в Русское жило?

— Это не с самого начала, Лидия Максимовна. Конечно, попал.

— «Конечно, попал!» Слышишь, мама? Такой же хвастунишка, настоящий ученик Зырянова. Как выглядит Русское жило? Я сгораю от нетерпения!

— С парадного хода это сказочное царство. Стоит ледяная стена, и другого хода нет. Даже на самолете опасно: воздушные течения над наледью в ущелье. Влезть можно, а вылезть? Самоубийство.

Наледь втягивалась в ущелье языком, и скоро мы увидели отражение облака в воде. Самолет пошел над круглым озером, над лесом вокруг озера и чуть не прикасался крылом к шершавой стене вокруг леса.

— Труба? Воронка? — быстро спросила Лидия. — Высокие стены?

— Я не видел, неба не видно, и гор не видно.

— Взаболь, не видно неба николи, — подал осторожно голос притихший Савва, ошеломленный Москвой. — Горы заоблачные, я видел с Мирской стороны.

— В одном углу лес отошел от берега метров на двести. Полтора десятка домиков… На берегу, когда мы летели, суетились гуси, собаки, дети и взрослые. Дети голые, взрослые по-чудному одетые. У мужчин в руках луки в рост, они стреляли по самолету хвостатыми стрелами.