Фёдор Пудалов - Лоцман кембрийского моря

— Вам надо было стать этнографом.

— Дорогой Сережа, я с вами не согласна. Мне всегда хочется добыть нечто материальное, а достижения этнографов невещественные…

Якуты жили здесь в обыкновенных русских избах. В верховьях Иннях Лидии удалось увидеть бревенчатые юрты. Стены их наклонно сближались шатром под кровлей. Бревна в стенах не лежали, а стояли врытые в землю в плотном строю. Пол в юрте был земляной.

Самая древняя якутская постройка ураса — островерхий берестяной шалаш — не встретилась ей, но Лидия утешалась тем, что видела урасу на Ленинских горах. Там был Музей народов СССР на открытой местности.

В одном селении, уже в верховьях реки, Лидии удалось услышать профессиональных якутских певцов.

Их было двое. Слушать их собрались в самой большой избе. Хозяин, пригласивший певцов, приготовил для них самое дорогое угощение, которое было для него даже несколько разорительно.

Хозяин сказал Лидии пренебрежительно о певцах:

— Эти — не настоящие певцы. Ни один не умрет, если будет побежден.

Может быть, он опасался строгого суда москвички. Лидия поняла, что готовилось состязание вроде того, о котором написал Тургенев.

Певцы сами подошли представиться и познакомиться. Один из них сказал:

— Нам будет совестно петь при вас. Мы поем для простых людей.

— Я слышала про вас еще на Лене и в Кесь-Тюнгюрене, — любезно соврала Лидия.

Певцы оживились, и тот, кто помоложе, сказал:

— Был когда-то певец, таких нынче нет. С женщинами случались припадки, мужчины ослабевали, как маленькие дети, и не могли уйти. От его пения люди теряли рассудок, а деревья сохли. Ему платили, чтобы он только не пел.

— Если сохли деревья, значит, он пел плохую песню, — сказал старший певец.

— Такую песню ты нам не пой, — сказал хозяин.

— Я буду петь, — старший певец поглядел на москвичку, — песню человеческой души.

— Я больше всего люблю такую песню, — сказала Лидия.

Певец поклонился ей и стал смотреть в пространство, как бы задумавшись о своей песне.

Первым должен был петь младший.

Он отчетливо выговаривал каждый звук, его горловой голос бился молодой силой и горячностью. И, не зная слов, Лидия понимала чувства, выражаемые голосом певца: боль, гнев, радость похожи у всех народов.

Песня была длинная, и, когда она кончилась, певец сначала отдыхал, потом принялся есть. Слушатели хвалили его.

— Хорошо поет, жалко его, — прошептала хозяйка.

Лидия удивилась:

— Почему же ты жалеешь его?

— Счастливым не будет, — сказала хозяйка.

Старший певец тоже сказал похвалу в его честь:

— Он умеет петь еще лучше. Жалко, что свои лучшие песни он не поет людям, которых любит, чтобы не внести разлад в их жизнь.

Потом старший сам запел. Он пел чрезвычайно размеренно. Его пение более походило на певучий разговор или на певучее чтение стихов. Мелодия состояла из двух-трех нот и все же сильно волновала слушателей.

Мужчины сидели на скамьях вдоль стен, задумавшись каждый о чем-то своем, навеянном песней. Женщины, взволнованные, побледневшие, а девушки, наоборот, раскрасневшиеся, столпились в углу.

Лидию усадили за один стол с певцами, как особо редкую и почетную гостью.

Ей интересно было пробовать изобретения якутской кухни, бесконечную череду блюд, то мясных по вкусу, то рыбных, то фруктовых, десертных, но приготовленных все из одного и того же топленого и сквашенного молока и одинаково называемых «сорат».

На первое это была изжелта-белая кисловатая гуща, прохладная — из погреба.

Но во второй смене это уже был рыбный студень. Лидия поискала рыбу в чашке и не нашла: рыба вся с косточками растворилась в молочной кислоте выдержанного сората.

Хозяйка принесла отдельно для Лидии красивый «белый сорат», очень белый и пушистый, сбитый со сливками.

Потом для всех был «красный сорат-тар», красный от брусники. Гости громко обрадовались, а хозяин, скромничая, посожалел почтенным гостям, что не может до осени угостить их осенним соратом, совершенно некислым. Он тут же обшутил свою любезность и напомнил поговорку, что «осенний сорат, жалко, не дается» — его любят хозяева, дескать, сами съесть.

После кислых блюд пошли жирные. Пожилой певец показал Лидии, как надо брать — тремя пальцами — жирное, жарено-желтое, сыплющееся как халва и класть в рот.

— Это пища мощных духов и богатых родильниц, — сказал он, — божественный саламат.

Божественный саламат запивали густой белой эмульсией, полной углекислого газа. Лидия догадалась, что это сливочная пахта вместе с маслом, которое не выбили из пахты, а с ней вместе сбили.

— Как это вкусно! — сказала Лидия. — Как вы это называете?

— Хаяк, — сказал пожилой певец. — Это очень хорошо.

— Хаяк? Масло?

— Нет, — сказал певец, — масло по-якутски «ары».

Он заговорил по-якутски с хозяином, все гости приняли участие в разговоре, мелькали два слова: «ары», «хаяк».

— Не знаю, как вам сказать. Хаяк — это вот такое. Мы, якуты, очень любим хаяк.

— Сережа! Вы слышите?.. Вы помните, что говорил Зырянов о тас-хаяке? Ведь это еще более подтверждает его догадку, даже больше, чем он сам предполагал! Вы же знаете, что нефть — это газированное минеральное масло и, к сожалению, очень часто в эмульсии с водой. И вот, оказывается, хаяк — это не просто масло, а масляная эмульсия в воде, и притом газированная. Но, таким образом, «тас-хаяк» должно означать взбитое «каменное масло» с водой и с газом!

Старый певец внимательно прислушался и сказал:

— Тас-хаяк, я слышал, на Кемпендяе.

— Вы пробовали? — быстро спросила Лидия.

— Нет, — сказал он брезгливо, — это плохой хаяк. Вы не будете кушать.

До слуха хозяйки долетело слово «ары» из разговора Лидии с певцами. Хозяйка сейчас же поставила перед почетными гостями чашки с прозрачным маслом, подобным свежему меду, — самое дорогое угощение.

Старый певец продолжал рассказывать, попивая топленое масло.

Хлеба вообще не было на столе. Молодой певец пил бледно-золотое масло, как пьют чай в сильную жару. Он заметил изумление русской и стал рассказывать ей о знаменитых удальцах, которые умели выпивать сразу полпуда масла.

От одних отведываний Лидия была уже так сыта, что не могла и пробовать больше.

— Я расскажу вам историю якутов, — сказал старый певец. — Наши предки имели много лошадей и пили много кумыса, ели мясо. Земля под ними была чистая. Они были очень умные, быстрые, горячие были, обиды не запасали.

— Отомщали немедленно, — пояснил хозяин. — Обидчиков убивали до девятого колена.

— Потом пришлось скрести кору с деревьев и варить коренья, лошадей потеряли. Сами стали кушать, как лошади, — лошадиную пищу. Теперь русские научили нас сеять и кушать хлеб. Сначала у всех болела голова от хлеба… а потом немножко опять поумнели… — закончил он, исправляя легенду с очевидной любезностью не в сторону якутов, а по отношению к хлебу, введенному русскими.