Фёдор Пудалов - Лоцман кембрийского моря

Протока тянулась на шесть километров, вдоль песчаного острова. Василий отдыхал, сидя на плоту, а проводник устал и поглядывал осуждающе на него. Но Василий не шел припрягаться. Он приберегал свои силы для другой работы. Еще ее не было, но она была необходима.

Сразу за этим островом показался другой, еще больший, весь покрытый лугом, а на хребте материкового берега Василий увидел то, что ему надо было: сосны. От нетерпения он даже помог проводнику тянуть.

От воды до подошвы хребта было метров тридцать. Деревья, сброшенные сверху, пришлось бы волочить по песку, что еще потяжелее, чем тянуть плот.

Они протащили плотик пять километров под вторым островом. Крутой обрыв коренного берега подступил к самой воде. Василий закрепил плотик и немедля полез по скалистой крутизне, утоляя усталость мыслью о том, что зато легко будет деревьям по такой дорожке сверху срываться прямо в воду. На вершине он сел отдышаться.

Усталость не могла помешать его удивлению перед открывшейся картиной, хотя из книг он знал, что путешественники на Лене всегда удивляются, поднявшись на береговые хребты, где вдруг увидят покрытую лесом равнину.

За его спиной стоял сосновый лес, а перед ним, в отдалении, на другой стороне Лены, виднелся тот же хвойный лес на беспредельной равнине.

Василий срубил несколько прямоствольных деревьев, ближайших к обрыву. Они скользнули по ребристой скале с высоты полутораста метров и по дороге очистились от коры и мелких ветвей.

Василий увеличил и утяжелил плот вторым настилом, придал устойчивость, необходимую плоту для плавания по великой Лене. Двойная связка сырого леса, почти одинаковая по весу с водой, погрузилась вровень с поверхностью.

Он изготовил новый прочный гребок из торцовой доски консервного ящика, насадил ее на крепкий шест щитком, потом закрепил гребок на краю плота клиньями, чтобы его не смыло волной. Таким гребком придется, возможно, оттягиваться от берега в тихих местах. Но выгрести на Лене этим легким щитком — все равно что пригоршней. Плотик сросся с водой и целиком был во власти течения; корчевать его из стрежня реки — как пень из земли. Для этой трудной работы Василий укрепил на носу плота длинное, толстое весло из целого молодого деревца.

На большом расстоянии от намеченной точки поворота он начинал работать двухпудовым веслом, чтобы отворотить нос плота и направить в должную сторону косвенным давлением течения, хотя скорость Лены и в самом стрежне была старушечья. Необъятная Лена плелась без всякой спешки, уступая натуге попутного ветра только самый верхний слои, и мелкие волны перебегали над плотиком, не увлекая его за собой. Василий закрепил весло прямо и оставил всякое попечение о своем судне.

Широчайшая водная полоса плыла по дну глубочайшей долины, вырытой за долгую жизнь реки, а главным образом в годы энергичной молодости Лены. Теперь ее собственные берега возвышались над нею, словно крутые горы. Они так и назывались у населения: береговые хребты. На самом деле это были не хребты и не горы, а просто берега, созданные самою Леной.

На их вершинах молодая Лена играла, и раскидывалась, и мыла равнину, и терзала своими волнами когда-то… В недосягаемой ныне вышине она оставила пологие берега своей юности.

Василий мог читать предлинную биографию сверху донизу. Это доставляло ему замечательное удовольствие и восхищало его. Он видел, что Лена была очень стара и вся ее система одряхлела. На протяжении целого километра Лена стекала и снижалась едва на десять или пятнадцать сантиметров. Трудно было поверить, что эта ленивая, еле движущаяся вода стесала здесь двести метров твердых и скалистых пород. Значит, эта водица пожила и долго и лихо. А теперь остались ей на дожитие до конца ее речной жизни последние пятнадцать или десять сантиметров наклона русла на километр течения!

Василий жадными глазами провожал светлые известняки и красноцветные породы. Это были самые верхние слои кембрия. Лена текла здесь в толще очень спокойных отложений кембрийского моря — верхние двести метров она сама вскрыла. Ниже дна лежат еще многие сотни и тысячи метров. Сначала красные известняки и мергеля, потом темные, пропитанные нефтью… Никто не доказал, что в них нет жидкой нефти.

Берега были как искусственные стены, выложенные из красных и светло-зеленых пластов. На протяжении двадцати километров цветные каменные полосы сохраняли одинаковую толщину и лежали на одинаковой, неизменной высоте, а уровень реки под ними незаметно снижался — всего на 10—15 сантиметров на километре.

Василий смотрел на спокойные полосы и безупречно горизонтальные послойные линии известняков, точно налинованные, и думал, что здесь нет смысла искать структуры, видимые искривления складок, под которыми образуются в глубине земной коры купола, бассейны, где могла скапливаться нефть. Означает ли это, что здесь не образовалась нефть, если были условия и был материал? Она должна была образоваться. Но ей негде было собраться в залежь…

Просто она осталась рассеянной по пласту?.. Нет, это противоречит законам физики. Нефть сможет собраться в любом месте, была бы только пористая, собирающая порода, и как раз здесь сплошь известняки. Следовательно… Простая догадка — сама очевидность: здесь, на сибирской плите, могут найтись залежи нефти на любом ровном месте. Не надо искать сильно изогнутые структуры, резко выраженные купола. Здесь надо искать везде!

Василий смотрел на разрезы и размывы берегов, «распадки», где берега распадаются, и «разбои», где река разбивается на рукава-протоки в островах и почти приостанавливается, чтобы затем в защемлениях заторопиться и наверстать упущенное время…

Смотрел с неослабевающим интересом — час за часом, день за днем… Так умеют смотреть лоцманы. Время для них тоже течет с разной скоростью, но всегда несколько меньше скорости реки: вместе с тяжелым плотом и внутреннее время плотовщика отстает от течения воды…

На пятый день плавания течение несло плот под обрывом правого берега, и Василий зорко следил, чтобы не прозевать остров Дарагар и протоку на Усть-Иннях влево.

Пришлось изо всех сил работать гребью, чтобы вырваться из стрежня и перебраться через Лену. Плот очутился против широкого устья, скрытого до последней минуты за верхним мысом.

В устье не было течения, это была протока, и по каким-то неосознанным признакам Василий угадал остров против Иннях. Он вырвал гребок из клиньев и крикнул проводнику:

— Шест!

Он всаживал гребок в плотную воду, как деревянный крюк, и с силой тянул, подтягивал и забрасывал снова, а проводник отталкивался с кормы, упираясь длинным шестом. Они втянулись в протоку. Вода стояла в ней совсем неподвижно.