Фёдор Пудалов - Лоцман кембрийского моря

Зырянов побежал вдоль бечевы вперед, грозя глазами и ругаясь. Геологи отирали настоящий, бесхитростный — интеллигентский — пот со лба и с любопытством взглядывали исподлобья. Другой Зырянов, незнакомый, жестокий начальник жестокого, нечеловеческого транспорта, помыкал ими.

Он вырвал канат у Лидии с криком:

— Голосина, за мной! — и замотал конец вокруг лиственницы.

Люди сразу сели где попало, радуясь отдыху. Баржа и буксир медленно склонились к берегу. Лиственница дрогнула, Зырянов закричал:

— Все прочь от бечевы!

— Все прочь от каната! — удесятеренным эхом грянул Голосина.

Лиственницу вырвало с корнем и потащило. Свисток «Верхоленца» опять заволновался. Зырянов бежал за деревом, на бегу обрубая канат, затем кинулся к лесу и охватил канатом несколько деревьев сразу. Буйноголосый подхватывал каждое его действие.

Баржу прибило к берегу. Буйноголосый привязал ее другим коротким канатом, постоянно служившим для этой цели, а бечеву освободил и бросил на снег. Вдвоем с Зыряновым тут же присели у деревьев.

— Приходилось бурлачить? — спросил голосистый с уважением.

— Лоцманом был, — сказал Зырянов гордо.

— Большая специальность. Теперь по какой части работаешь?

— По нефти.

— Это как?

— Узнаю, где она есть.

— Где она есть?

— В земле.

— В земле?.. Глубоко?

— Пускай хоть на пять километров глубины — узнаю.

— О?.. Разве сегодня твой день врать?

— Я говорю правду, а ты по невежеству удивляешься. Спроси у любого геолога из экспедиции.

Буйноголосый задумался и чуть отодвинулся от Зырянова. Потом сказал медленно:

— Вроде из подземного царства смолу достаешь?

— Даже не вроде, а точно.

— А тот царь… позволяет тебе?

— Какой царь?

— Того царства… Проклятый.

— Ничего не понимаю! — Василий начал сердиться.

Буйноголосый плюнул и сказал:

— Сатана.

— Ты чего ругаешься? — сурово окрикнул Зырянов.

— Крест на тебе есть ли? Сам заставляешь проклятого царя назвать, меня же и коришь.

— Второго такого болвана вижу. Плевал я на твоего подземного царя.

— Ладно, я спрошу доктора в Жигалове, Он тебе не поблажит.

— Вот это сказал! А что врач понимает в геологии? В экспедиции восемнадцать геологов, спроси у любого.

— А твой-то и скажет по-твоему, это я верю: свои своему поневоле друг.

Буйноголосый поднял конец бечевы и привязал довольно грязное полотенце широкой петлей. Вторую лямку он сделал из поясного ремня и подвязал штаны веревочкой.

Зырянов, нахмурясь, издали наблюдал за его деятельностью.

Люди отдохнули, Зырянов сказал им краткую речь:

— Вот что, лямочники. Присаживаться потными на снегу, останавливать буксир — это вы бросьте. Скажи ты им, — он махнул рукой голосистому.

Буйноголосый вскочил.

— Эй, архаровцы! Баржу тянуть — вить не мох драть и золото брать. А чужими руками хорошо только жар загребать. А снег растоплять через сто шагов, да чтобы мой товарищ Зырянов с канаты за вами бегал — это ты брось у меня!

Архаровцы выслушали внушение и взяли бечеву. Буйноголосый надел через грудь ременную лямку и подал Лидии тряпичную.

— На свое первое место, боярышня Лидия Максимовна, пожалуй!

— Как вас зовут? — благодарно спросила она.

— Савва, Савватей Иванович.

Лидия вспомнила картину Репина и, удивленная, впряглась. У Репина всего пять бурлаков, а она шла шишкой, то есть головною, у четырехсот!

На буксире пустили машину и дали гудок. На берегу потянули бечеву — и сразу ее сила рванула людей назад, а они, превозмогая, повлекли ее наперекор. Они боролись с бечевой до обеда и после обеда — до ужина. Бечева непрерывно тяжелела, а они слабели.

Вечером на барже Таня жалобно сказала, прижимаясь к Лидии под сдвоенным одеялом:

— Это зыряновские известняки такие тяжелые, Лида?..

Подруги смеялись. Во многих углах трюма брань уже мешалась со смехом. Буйноголосый ободрял всех:

— Это не беда, другая бы не была!

Перенесенные страдания, кончившиеся всего час назад и лишь затем, чтобы возобновиться через несколько часов, уже стали воспоминанием — на эти несколько часов.

Молодые, здоровые люди спали крепчайшим сном, несмотря на холод. Назойливый, неумолкающий гудок разбудил их, но не заставил подняться. Савватей Иванович зычно сказал:

— Что, на Лену заехали спать?

Люди вышли дрожащие и почти обрадовались ожидавшему их жестокому труду.

А к вечеру они радовались отсыревшим одеялам и переживали блаженство отдыха у костров. Люди нарочно развлекались, обыгрывали свои неприятности и высмеивали друг друга и себя двусмысленными, намекающими прибаутками.

— Ты за что попал сюда?

— Однажды шел я по ограде, вижу — курица каркает. Подумал, что яйца свежие. Зашел и взял да продал. А яйца оказались засижены — меня за это в лямку. А тебя за что?

— У начальника дом сгорел, а я спину грел.

Бечева обросла лямками. Каждый бурлак навязал из тряпки мягкую лямку для себя и находил свое место среди сотен, а «кукушек», влезших в чужую лямку, изгоняли с трезвоном пестрых слов.

Идти в лямке даже удобно было.

Лидия подняла лицо и опустила руки. Широкая петля стянула плечи, прижала руки к телу. Тело само нашло для себя наивыгоднейшее положение в этой работе на ходу, и оно оказалось именно такое, как представлено на картине у Репина.

Руки оказались совершенно ненужными. Лидия перестала заботиться о них. Они повисли, брошенные, и… уставали тоже. А грудь уставала очень. Грудь и плечи. Петля стягивала плечи с каждой минутой все туже. Лямка работала мягкими клещами, но скоро тряпичные клещи стали твердыми, железными.

Медленно раздавливаемые мышцы на плечах болели ужасно. Начинали ныть кости. Но еще не от боли, а от испуга — забилось сердце. Лидия почувствовала себя живым орешком, попавшим в омертвляющее объятие… Однако клещи были в ее руках.

Она могла сделать то, что не может сделать орех: в любую минуту выйти из клещей. И свободно дышать полной грудью. Значит, она не была орехом и ей не грозил крах.

Верхушки легких задыхались, лямка не впускала в них воздух. Только нижние ребра чуть-чуть раздвигались. Ну выйди же из клещей, выйди! Почему ты не выходишь? Чего же ждешь?..

Не надо наваливаться всей тяжестью в лямку. На секунду остановись — и сними. Ты не задержишь цепь. Они не осудят тебя. Другие женщины тянут не так, как ты!.. Нет, это неправда.

И я перестану быть шишкой.

И не надо!.. Почему я не выйду из лямки?.. Сама не знаю.

Позднее, после обеда, во время отдыха, Лидия думала: «Почему я не освободилась из лямки?» И, отдышавшись, ответила себе: «Потому что в лямке я наиболее свободна. Я вовсе не покорилась лямке. Совсем наоборот: я ее выбрала. Лямкой я отвоевываю мою свободу у якутской зимы, которая хочет приковать меня. И — отвоевываю мою личную независимость среди четырехсот…»