Петр Петров - Крутые перевалы

— Что это? — спросил его Нифантьев.

— Слабо сказано! — сплюнул наборщик. — Надо прямо писнуть: «режь, мол, эту погань!».

Железнодорожник рассмеялся, но задумался над некоторыми неуклюжими оборотами речи обращения.

— Поместить в газете и напечатать отдельно! — сказал он и подчеркнул заголовок.

Голая, мертвящая унынием осень посылает целую рать ветров. На первый снег с гор срывается злая буря, не желая уступать место пышно-белой зиме. С запушенных лесом еланей молодой снег вздымается столбами и, как бус в мельничном амбаре, кружится между небом и землей.

О приближении людей со стороны Соболевки Кирьяна Ивановича Лысых известил табунок конского молодняка голов с десяток. Задрав хвосты и фыркая красными ноздрями, полуодичавшие жеребята чуть не сбили его вместе с верховым конем и, взлягивая, пустились к хутору. Кирьян Иванович приложил руку ко лбу и из-под ладони начал всматриваться в темь сосновой чащи. Затем он шевельнул саврасую поджарую кобылицу, только что подаренную ему белым офицером, и поехал к лесу, откуда вылетел табунок. Мысли Лысых плелись, как нити на мотовиле. Он думал о том, что на днях нужно будет обучать четырех из этих резвых жеребят, и в то же время тревожили сердце партизаны.

«Сказать правду или не сказать?» — мучил он себя вопросом.

Кирьян Иванович понимал происходящее верно. Когда партизан оттеснили в тайгу, он немного смелее поговаривал с соседями о том, что вся затея красных — пустое дело.

— Ведь там оружие и вся ученая сила, а эти с березовой палкой, — заключал он. — Да хошь бы красная и взяла верх, то по ее программе народ не пойдет, потому там сноровистому хозяину зарез, а лодырю и забулдыге — лафа.

— Почему так объясняешь, Кирьян Иванович? — возражали сторонники партизан. — Кажется, рабочие и крестьяне не враги своему брюху.

— Каки крестьяны… Там про настоящих-то хозяев говорится и черт знает што… Сейчас сулят поросенков в сметане, а можа, преподнесут ободранную крысу.

Вспомнив эти свои вины, он решил замазать их перед партизанами. Приглядываясь и прислушиваясь к тревоге белых, Кирьян понял, что время действовать во спасение себя. Кирьян Иванович давнул каблуками бока кобылицы и утерялся в хвойном лесу. Но ехать ему пришлось недолго. Около разворошенного жеребятами стога сена десятка два лыжников поднялись с винтовками наготове.

— Стой!

Лысых спрыгнул в мягкий снег и притворно заулыбался.

— С донесением, товарищи! — нарочито развязно замахал он руками.

— А ты не брызжись слюной-то! — осадил его Корякин. — Какое донесение?

— Насчет мово хутора, стало быть… К примеру, ежели товарищ Потылицын желает воспользоваться добром, то мешкать некогда… Сотня томских гусаров там стоит… А кони-то прямо зверье, и седло к седлу…

— Это мы знаем, а ты говори по-русски! — перебил Корякин. — Пулеметы есть?

— Два, кажись, — растерялся Кирьян Иванович.

— То-то — два… Где они помещаются?

— Один на базе, другой на теплой конюшне.

Кирьян Иванович выволок полный кисет с табаком и подал его протянувшему руку партизану. А Корякин подумал и сказал:

— Корми кобылу, гражданин Лысых!

— Она сыта… Зачем это?

— Без нас не поедешь домой!

Кирьян Иванович присел и часто замигал глазами.

Из-за больших деревьев выезжала кавалерия, впереди иноходил Николаев савраска. Пехота подтягивалась по промятому следу. Сумерки дышали жутью, и Лысых невольно ощущал запах крови, как будто он резал овец у себя под навесом.

Быстро раскинувшись в цепь, часть пехоты двинулась на тракт, в обход хутора, а лыжники прошли вдоль Барзаначки, оставляя извилистые росписи следов на молодом снегу.

Привалившись спиной к стогу, Лысых слышал, как Николай отдавал распоряжение Корякину:

— Вот тут газета и листовки… Твоя задача — пробраться в депо и подбросить это там… А если дело у них на мази, то можешь не являться обратно, а заверни покруче там.

— Какой пулемет-то взять? — хрипел Корякин, озираясь на Кирьяна Ивановича.

— Бери ручной.

Оставшись с подводчиками и одним взводом кавалерии, Кирьян Иванович сидел в каком-то оцепенении. Зубы его стучали, как дождевые капли о крышу, а ноги сводила судорога. С ним никто не разговаривал, только оставшиеся кавалеристы зорко присматривали за пленником и покуривали из рукавов.

Буря к полночи усилилась. Лошади подводчиков трещали сбруей, копытили снег и чесались мордами об оглобли. Стог быстро исчезал, растаскиваемый ямщиками.

Кирьян Иванович вздрогнул, когда около хутора рванулись залпы, глухие, как под землей. Вскоре оттуда донеслись крики людей, и все быстро смолкло. Но взору подводчиков и Кирьяна Ивановича представилось дикое зрелище. Среди непроглядной темноты взметнулись ввысь красногривые молнии, а затем выбросилась охапка пламени, и над заимкой закружились вороны с огненно-кровавыми языками. Люди молча и беспокойно наблюдали происходящее, не зная еще в чем дело. Но через полчаса прискакал ординарец и простуженным голосом закричал:

— Подводчики, вперед! Зацепили сто пленных со всем гамузом, только два офицеришка убежали и подожгли хутор, гады!

Лысых совершенно забыл, что можно уехать на саврасой. Он сорвался с места и как обезумевший побежал. Снег сыпался ему за голенища валенок, а впереди, корча птичью физиономию, взад пятами уходил от него Зубарев-Плетунов.

— Зубами загрызу, сукин сын! — бормотал он.

Кирьян Иванович не забывал главного, что гнало его к хутору. Вокруг догорающих построек бегали люди, выкрикивая что-то тревожное, а в стороне стояли кучкой пленные гусары, окруженные сильным конвоем.

Лысых пробрался к пылающему амбару и ударился грудью в дверь. Подгорелые изнутри доски провалились, и на двор вылетел огненный сноп.

— Куда тебя черти несут! — закричал Николай.

Но Кирьян Иванович ринулся вперед. Крыша амбара обвалилась, и от потолков поднимался черный густой дым.

— Сдох! — сказал Николаю подошедший Чеканов.

— Шкура с него колечком! — ответил кто-то сзади.

В это же мгновение огненная пасть обратно выхаркнула Лысых. Шапка, шуба, валенки и борода его дымили, как зажженная навозная куча. Он упал грудью на туго набитый мешок и глухо захарчал. Партизаны обступили кругом Кирьяна Ивановича и быстро раздели.

— Ишь, флюст, сколько накопил денег! — рассмеялся Чеканов, вытряхивая из мешка обгорелые керенки и колчаковки.

— А берег-то где.

— Ну теперь не будет финтить вашим и нашим!

Сквозь мутные облака прорезывался рассвет. Хутор догорал. За прижатой льдом Барзаначкой табунился скот Кирьяна Ивановича и жалобно завывали собаки вперемежку с женскими голосами.

Тревога людей передавалась паровозам, токарным станкам и всем механическим двигателям. На станции беспрерывно маневрировали новые составы. Перрон, буфет и свободные пути заливала серая людская масса. Выхоленные чехи волновались в ожидании посадки — озирались на депо. А в толпе оттесненных женщин навзрыд, бесстыдно вырывались голоса: