Петр Петров - Крутые перевалы

— Куда ты — головой в болото!.. Они сделают из тебя смех и горе!

Круг расширялся. На поверхности косматых голов колыхалась несоразмерно большая голова Алжибая. Камасинцы кричали, угрожали.

Стефания тормошила Пастикова за плечо.

— Слушай!.. Чего же вы не принимаете мер. Смотри-ка, они раздерутся.

Но Пастиков отступал, широко улыбаясь.

— А ты не ярься… Пусть потаскаются, а потом мы из них что угодно состряпаем.

От копошащейся кучи людей потянуло потом.

— Э, черти! — негодующе плевался Самоха. — И скажи, хоть бы подрались, а что ревут, черт ее што.

— Наши бы ножи и стяги в дело пустили, — подзадоривал его Пастиков.

— Да право…

Под стефаньиной рукой вздрагивали сильные мускулы плеча Пастикова, и она поняла, что в нем закипает кровь прежнего деревенского кулачника. Камасинцы расходились, сплетались, напоминая юрту, качающуюся от ветра. Над потухающим костром кружились комары и шерсть козьих шкур.

Но вот Алжибай поднял руки, и толпа присмирела.

— Крови испужались, — глубокомысленно заключил Самоха. — Они позавсегда так: поцарапаются, тут же — ша!

Он хитро подмигнул Пастикову и вывалил посреди круга мешок сухарей. Около дверей юрты стонала шаманка: ее кто-то толкнул.

— Подобрали бы ее, может, отдышится, — просила Стефания.

Но камасинцы уже были заняты дележкой сухарей: они нагребали в полы, карманы, совали в рты лакомые гостинцы. И только один Парабилка сказал:

— Сдохни она как лисица.

Среди успокоившихся камасинцев сидели Алжибай и кривой Аёзя. По улусу жутко завыли собаки.

— Кури, — предложил Пастикову Алжибай.

— Спасибо, не курю.

— Кури — труг пудешь!

Собственно, это и послужило предлогом к переговорам. Огоньки папирос ярко вспыхивали среди чумазой таежной ночи. Душистый дым глотали старый и малый аппетитно причмокивая губами.

— Какой будет работа? — добивался у приезжих Парабилка.

— Всякой… Будем зверей ловить, рыбу и строить дома.

— Много будет работы? — спросил Алжибай.

— Много… Платить будем хлебом и товаром. Вот хозяин лучше расскажет…

И в знак гостеприимства в кругу уже очутился лагун араки.

— Ну, это зря! — рассмеялся Пастиков.

— Пей, нойон, наш народ не злой, — сказал Аёзя. — Мы умеем жить без обмана, а ваши купцы всегда обманывали нас.

Стефания смахнула мусор с верху сывороточной жижи и, хлебнув напитка, начала чихать.

— Крепкой? — рассмеялись в толпе.

— Вот такой будет наш дружба, — заметил Алжибай.

Небо, как лосиновая подошва, сверкнуло золотыми шляпками гвоздей. Лес стоял неподвижно. По зазеленевшему берегу звенели колокольцами камасинские коровы и перекликались ленивые филины. И в этот час нерушимого покоя над юртой старшины таежной бурей сорвалась многоголосая песня: она была длинна, как Шайтан-поле, и уныла, как судьба этих таежных людей.

…Алжибай подошел к стану утром, кашлянул и в знак миролюбия поставил к стволу дерева ружье. Прошла неделя с тех пор, как разведчики посетили улус, но опухшее лицо старшины свидетельствовало о том, что камасинцы не перестали еще пить араку.

Алжибай боком пролез в палатку к Пастикову и, поклонившись, сел по-камасински, подогнув ноги.

— Трастуй, начальник, — приветствовал он, закуривая трубку.

Пастиков с трудом надевал ссохшиеся сапоги. В палатке пищали комары, где-то скребла мышь.

— Рано ты ходишь, старшина, — начал Пастиков, топая сапогом о землю.

Алжибай высек огня, положил трут в погасшую трубку.

— Мой говорить хочет, пойдем в лес, — ответил он.

На стане просыпались разведчики. Самоха и Додышев босыми побежали к озеру умываться. Молодая трава брызгала росой. Долина пестрела цветами. Над белогорьями качалась прозрачная синева.

Пастиков позвал Алжибая в тополевую чащу и сел на свежий пень.

Старшина снял шапку и провел ладонью по бритой голове. «Силищи в нем, как в коне», — подумал Пастиков, рассматривая широкие плечи собеседника.

Алжибай расстегнул кожанку и достал из сумки сверток. Он не торопясь развернул бумазеевую тряпицу, не торопясь расправил на ней и поднял кверху связку черных соболей. Шкурки были остистые, с серебристой проседью.

У старшины сверкали зубы и глаза, маленькая рука заботливо гладила шкурки зверьков сверху вниз.

— Что это?

Пастиков сломил ветку, смял ее в руках, улыбался уголками губ и прищуренными глазами. Алжибай не терял из виду ни одного его движения. Они молчали, но в молчании этом было нечто похожее на разговор. Старшина перевертывал связку. Приглаженные шкурки тихо хробостели, поблескивали, лоснились, соблазняли. У Пастикова кипело внутри, но, преодолев готовую вырваться злобу, он решил выждать. Не вытерпел Алжибай. Хмурясь и принужденно улыбаясь, он спросил:

— Хорош, труг?

— Добрая пушнина, — подтвердил Пастиков. — Надо продавать.

Алжибай поймал рукой мимо пролетевшего жука и заулыбался.

— Продавать не хочу. Твой баба подарок принес. Ох, ворот хороший будет, шапка хороший будет. А ты уходи, не тронь Шайтан-поле… Не пугай зверей. Другой место лучше есть. Вон той горам большой поле есть. Три дня езды — и там…

Алжибай говорил, закрыв глаза, поэтому он не видел улыбки Пастикова, исказившей его круглое нестареющее лицо. Старшина долго хвалил новое место.

— Пушнину я возьму, — ответил Пастиков. — Сдам ее в кооперацию.

Алжибай не понял его и долго смотрел в одну точку.

— Пошто худо говоришь… Мой любит советска власть. А подарка тебе я давал. Наш народ просит тебя.

Пастиков встал с сырого пня и отряхнул с шаровар красных муравьев. Под его взглядом старшина поежился, захлопал глазами.

— Ты знаешь, какие русские скрываются под Чуйским белогорьем? — Неожиданный вопрос смутил старшину. Он мотнул головой.

— Знаю, там рыба ловит старик одна. Там, — указал он на юго-восток, — маленько живет какой-то чужой люди. Орехи добывай. Я не знай.

— А рыбинский купец Глазков где живет? — не отступал Пастиков. — Где живут рыбинские бандиты, восемнадцать человек?

— Не знай, — качал головой старшина. — Тут не бывал такой.

— Ну вот… говоришь друг, а сказать правду не желаешь. — Притворство Пастикова было неудачным. Алжибай засопел и поднялся. Шкурки он хотел положить обратно в сумку, но раздумал и подал их Пастикову.

— Возьми… Это подарка собетска власть. Скажи там: камасинский народ уйдет другой земля. Пусть не надо трогать камасинский народ.

— Мы не думаем его трогать.

Пастиков взял пушнину и пошел к стану. Алжибай направился к улусу. Старшина был доволен, что от него приняли первую взятку. Шагая вразвалку по зеленому берегу, он причмокивал губами, глядя на убегающие волны.

Стефания и Самоха готовили завтрак — варили уху, Додышев и молодые камасинцы чистили ружья.