Петр Петров - Крутые перевалы

Солнце в этот день не показывалось. От бархатно-ярких трав поднялись клубы мошкары. Мелкий мокрец лез в глаза, в уши, за ворота рубашек, до изнурения жалил непривычных горожан.

Стефания несколько раз мазалась дегтем, который носил про запас Самоха, но по телу ее только шире расползались опухоль и нестерпимый зуд.

— Возьмите мою сетку, — предложил Севрунов, разводя из мусора дымное курево.

— Пустяки! — отмахивалась она. — Отдайте ее лучше землемеру, а то не кончим работы.

— Ух, и тьма-тьмущая ее, окаянной! — плевался Самоха.

Он снял шапку и хлопнул ее о землю. Кверху черным клубом подлетела жужжащая мошкара.

— Чему ты? — спросила Стефания, заметив его улыбку.

— Да што, Никандровна!.. На сегодня и впрямь надо бросать, а то почем зря стравишь себя и людей… Сноровнее будет нагнать, когда уймется эта гнусина… Перед ненастьем ее прорвало.

— А сейчас что ты думаешь делать?

— Я смекаю податься ближе к лесу и вот в тех кедрачах сделать стан.

Стефания смерила глазами пятикилометровое расстояние и задумалась.

— А как же запасы? — подсказал Севрунов.

— Под силу — унесем, остальное припрячем, — ответил Самоха. — К ночи и гости могут заявиться.

И будто в подтверждение последних слов рабочего, из улуса глухо донеслись пьяные выкрики и выстрелы.

— Тогда время терять незачем.

Стефания поднесла к губам котел с водой и торопливо отпила несколько глотков.

Ветер стихал. Над Шайтан-полем повисли дымчатые облака. В далеких горах загудело, напоминая топот бегущего табуна.

…Самоха сбросил ношу в толстоствольном кедровнике, на вершине невысокого холма. Матерые кедры здесь были подернуты зеленоватой сеткой мха — признак нетронутости и древности. Из-под камня воркотливо запел источник безымянного ручья. Отсюда провалом казалось поле и потемневшее озеро.

— Припасай дрова! — скомандовал старый таежник.

Красногривый огонь взвился кверху, слизывая с кедров насохший мох. Разведчики хлопотали за ужином, налаживали постели. Самоха заботливо проверял ружья и патроны.

— Ты совсем как на войне, — пошутила Стефания, разрубая ножом белые тушки рябчиков.

— Так-то оно надежнее, Никандровна. Налетит пакостник, а мы его — чик. Припугнуть надо сукиных детей!

Еще не успели закипеть котлы, как из улуса снова донеслись невнятные звуки, напоминавшие шум и свист несущейся полем орды.

— Эк разбирает их, анафемов! — вслушивался Самоха. — Теперь жди и жди…

Он взял винтовку, принесенную Джебалдоком, и припал грудью у камня, с которого хорошо было брать прицел.

— А тебе, Никандровна, вот место за этой искорью.

— Она, наверное, стрелять еще не обучалась, — усмехнулся Севрунов.

Глаза Стефании вспыхнули гордостью и досадой.

— Что ты, Александр Андреевич! Я с чехами дралась и на Кронштадт наступала.

— Ну то-то, — мягко заговорил Самоха. — Вот тебе моя двоестволка, она жеребьями заряжена… Только на даль-то шибко не рискуй.

Слева от Кутенина прилаживались молодые камасинцы, а справа зверовод приводил в порядок двенадцатизарядный винчестер. Семен Петрович залег в палатке и, видимо, не имел намерения выходить оттуда.

Стефания помешала ложкой в котле и поднесла к губам кусок мяса, но взять в рот варева ей так и не удалось. Теперь явственнее и грознее послышались крики людей, топот копыт и лай собак.

Севрунов тревожно взглянул на Кутенина.

— Не залить ли огонь?..

— Без толку, — возразил Самоха. — От собак не спрячешься… Вот они и на след напали.

— А ты почем знаешь?

— Да уж чую носом.

Кутенин залег на облюбованном месте и вытянул вперед винтовку. Остальные последовали его примеру.

Собачий лай приближался, а за ним, подхваченный ветром, пьяный рев.

— Да… вот они, — дрогнувшим голосом сказал Севрунов, разглядывая в бинокль замутневшее сумерками поле.

Вскоре и остальные увидели скачущих прямо на костер всадников. Их было десятка три. Косматые монголки почти по земле несли гривастые головы и равномерно подкидывали седоков. Сквозь пыль зелени и золотистую пелену мрака зверовод все же различил скачущего впереди тонкостанного русского с ловкой посадкой. Низко припав к луке, русский держал наотмашь не то шашку, не то ружье.

Севрунов уронил бинокль и начал целиться. Всадники то смешивались с темнотой, то попадали в мутную полосу света. Но вот совсем рядом завыли собаки, и со стороны нападающих вразброд ухнули выстрелы.

Стефания первая ответила по сверкнувшим огням. Затем грянула винтовка Самохи и четко застрекотал винчестер Севрунова. Она снова прицелилась в переднего, но его свалил вторым выстрелом Самоха. Дикая монголка вздыбила, затем бешено пустилась к улусу. Над полем повисла темнота. Нападающие повернули коней и, потрясая топотом равнину, потерялись.

Весь изогнувшись, будто готовясь к прыжку, Самоха выпустил обойму и бережно выдернул затвор.

— Ну и вояки! — расхохотался он. — Таких деревянной трещоткой можно тысячи разогнать.

— Начальника убежала туда, — заплетал языком дрожащий Чекулак. — Так… зажимал уши и бежала.

— Какой начальник? — не поняла Стефания.

Севрунов схватился за живот и повалился в припадке смеха.

— Да это Семен Петрович! — спохватился Додышев.

— Кричи его, Кутенин, — презрительно бросила Стефания.

Ветер умолк. По хвое леса зашелестели дождевые капли. И тишина, знакомая только охотникам, темным одеялом накрыла тайгу.

Самоха снял с тагана ужин, и только тогда в верху гривы послышался треск и голос Семена Петровича. Ему смехом ответили пятеро.

Расщелина смело рассекла хребты. Внизу голубым червяком извивалась узкая протока Сыгырды. Сосны угрюмо смотрели в заводь на свое мохнатое отражение.

Многолетними свидетелями жизни на Гурьяновой протоке суждено было стоять соснам.

Но сосны видели немногое. Охотники осенями останавливались здесь только на привал. Скудным кормом эти места не приманивали пушного зверя и птицы. Протока оживала по веснам. Рыхлой тропкой, тянувшейся па берегу к устью Сыгырды, неизменно бродил старый Гурьян. Горбатые крыльца деда всегда опоясаны ремнями — берданы с одного плеча, дробовика — с другого. Делал это Гурьян с расчетом — на крупного зверя нужна пуля, на мелочь — дробь.

На свою протоку дед заезжал с петровок, когда изнуренные гнусом и жарой маралы и сохатые по ночам тянулись к воде.

В волнистые, закудрявленные сопки старик запрятал свою курную избушку, чтобы зверь не чуял запаха дыма и присутствия человека. И так из года в год, до того времени, когда тайга сменяла зеленое платье на белую доху, сосны и пихты видели старика с желтокопченой бородой, длинного, перегнувшегося в спине, как подгнившее прясло забора. Перед рекоставом Гурьян сколачивал салик и, погрузив на него мешки с вяленым мясом и колоды соленых хариусов, отплывал вниз, к буйствующей Сыгырде. На беличий промысел он не оставался, был слаб ногами, отказывались служить глаза.