Петр Петров - Крутые перевалы

Лиза неподвижно смотрела на выделяющуюся фигуру Николая. Ей стало жаль себя, жаль и Николая, на порывы которого она несколько раз отвечала отказом, для желанных ласк которого не находила времени. А главное — жаль было покидать отряд, который она создавала имеете с Николаем и который стал для нее лучшей семьей, чем семья деда, чем учительская семинария, в которой она до этого года училась.

Чеканов, взмокший от пота, передал роньжу Юзефу и, закурив носогрейку, подсел к очагу.

— А ты не кисни, Лизок, — тепло улыбнулся он. — Вот только бы нам под енисейский мост проехать, а там говори, что дело сделали.

Васильковые глаза Лизы загорелись той радостью, которую, очевидно, испытывали все лучшие революционеры, твердо понимающие цель, для достижения которой несли свои жизни. К тому же ей давно хотелось побывать в среде рабочих большевиков, набраться там сил для дальнейшей работы и получить указания непосредственно от руководителей подпольных организаций.

— Гляди во все четыре, сейчас порог! — крикнул с кормы Корякин.

Чеканов и Юзеф грудями навалились на роньжи. Впереди кудрявились белые валуны. Они вскипали кверху и опускались, оставляя позади острогорбые гребни.

— Отдай влево! — скомандовал кормовщик.

Три роньжи враз заскрипели, заплескались брызгами. Плот упрямо несся в кипящий водоворот. Лиза с замиранием сердца смотрела на быстро работавшего Корякина, но лицо бесстрашного пулеметчика было непроницаемо застывшим.

— Держи запас! — строго сказал он, когда она хотела помогать роньжей.

Плот вырвался на фарватер и, зыбаясь и потрескивая, ухнул передним концом вниз. Белогривая волна с шипением покатилась на Юзефа и Чеканова, Лиза накрыла своим телом мешки с харчами. Волна хлестнула ей в лицо, но передний конец плота уже вздыбило.

— Вставай, девка! — крикнул Чеканов, отряхивая с одежды воду.

Берега замелькали высокими скалами с кедровыми лесами.

По разоренным деревням рыскали казачьи разъезды, грабя остатки крестьянского имущества и насилуя женщин. Чехословаки и польские легионеры отказались преследовать партизан, отойдя на железную дорогу.

По утрам иней серебрил ветви деревьев, неубранные травы и истоптанные хлеба. За горами глухо и тоскливо завывала осенняя буря.

Снарядив половину отряда на пушной промысел, Николай с другой частью делал налеты на ближайшие деревни и спешно забрасывал в тайгу продукты. Отгулявшиеся на вольных кормах лошади пластунов выносили их в сутки по сотне верст. Старая территория отряда наполовину была уже очищена от белых войск, когда к первоначальному центру восстания — селу Пуховскому — ночью подобралась разведка.

— Товарищ Потылицын, здесь никого нет, — доложил лазутчик, подползая к лежавшему в кустах Николаю.

— Тогда пошел!

Николай вскочил на саврасого иноходца и, покачиваясь в седле, поехал к краю улицы. Село напоминало кладбище. Половина построек была сожжена, и на месте своего дома он увидел только головни и черную пасть осевшей печи.

«И все это разорили за то, что пуховская беднота восстала против колчаковского правительства», — подумал он, не зная, где искать своих.

Встретившийся старик отступил назад, когда Николай сдержал около него лошадь.

— Ваши на пашню переехали, — сказал он, стуча зубами. — Ох, и переплетица здесь была, Миколаха… Семнадцать человек насмерть застегали. Твоих брательник Гаврюха спас… А как лютовал здесь Павел Николаевич!

На заимку отряд прискакал на рассвете. Мать долго колотила дрожь, она хотела что-то говорить, но заикалась и клокотала, как наседка. Дед Евстигней Ефремович сидел на нарах, свесив голую голову, и однотонно тянул:

— Старики говаривали, что экая беда была при царе Борисе… И чего сукиным детям не хватает… Стучат и стучат какую-то холеру из своих пулеметов… Скажи, все окна в деревнях высадили, паскудники.

— А где Климка? — спросил у невестки Александры Николай.

— Его угнали в подводы и держат уже месяц… Ты бы хоть выручил.

Как-то жалостливо она смотрела на обросшего бородой и постаревшего деверя, на пришибленных горем и растерявшихся стариков, на свое безрадостное одиночество.

— Поедешь в наш отряд? — спросил он.

— Без Климентия не поеду, а его сманю, как только вернется.

Александра вышла провожать отряд за гумно и, перебросив на седло мешок с булками и салом, зашептала:

— Вчера здесь были чехи, и ихние солдаты спрашивали, как можно увидеть тебя… Насчет перемирия какого-то хотят поговорить с партизанами.

— А где они стоят? — насторожился Николай.

— В Самодуровке… Это вот почти… Да ты знаешь!.. Только сам-то не езди, а то, может, подвох какой… Да вот еще газетку привезли.

Александра сбегала в избушку и сунула ему в руку желтый лист, оборванный со всех сторон на цыгарки.

— Вот тут пишут, что в городе арестованы агитаторы из твоего отряда и какая-то женщина.

— Лиза! — вырвалось у Николая.

Туман рассеивался, Николай развернул газету и в отделе хроники прочел:

«На днях контрразведкой задержаны и арестованы агитаторы из остатков разбитой банды Потылицына. Из них одна женщина, учительница. Частично агитаторы бежали. К поискам их приняты соответствующие меры».

Николай вздернул повода и прижал каблуками бока вздыбившегося иноходца. На измятых и пустынных полях густо лежал иней. По пристывшей земле гулко застучали конские копыта.

— Товарищ Потылицын, тише! — пытался остановить Николая командир взвода.

Но он ничего не слышал. Перед глазами кружились в диком каком-то вихре посеребренные увядающие леса. Не доезжая с полкилометра до спящей под горой деревни, он осадил взмокшего, храпящего коня и, передав его одному из партизан, сказал:

— Ждите здесь, а я схожу… Если заслышите сигнальный выстрел, то открывайте огонь и скачите туда.

Кавалеристы хотели удержать его, но командир круто повернулся и вприпрыжку побежал под гору. Около крайней избы, привалившись к стене, спал часовой-чех. Николай вырвал у него винтовку и приставил к груди штык. Серые глаза чеха закатились под лоб. Он испуганно замахал руками и открыл рот.

— Молчи! — прикрикнул Николай. — Где штаб?

— Там, товарищ, — дрожал чех, указывая на покривившийся, высунувшийся в улицу дом.

Чех шел впереди, как под конвоем, и, слегка оборачиваясь, говорил:

— Наш взвод за большевиков… Наши желают перейти к вам, но офицеров боятся и вас боятся.

Около угла дома Николай остановил его за рукав и повернул к себе лицом. Серые глаза чеха смотрели доверчиво. Он ткнул себя пальцем в грудь и снова зашептал:

— Я рабочий и другие здесь рабочие… Мы не можем дальше убивать здешних рабочих и крестьян.

— Тогда иди к солдатам и предупреди их, чтобы не стреляли в наших.