Виктор Логачев - В полдень, на Белых прудах

— Ну что вы, теть Матрена, — засмущалась Анюта, — какие полночи? Всего-то ничего и побыла с Климом.

— Влюбленные часов не наблюдают! — продекламировала вдруг Матрена и засмеялась своей же шутке. Анюта тоже развеселилась. «Что ж я девку задерживаю?» — подумала Матрена.

— Иди, Анюта, иди домой, — напомнила она.

Но напарница и думать не думала уходить.

— Теть Матрена, Матрена Савельевна, можно, я с вами еще немножко побуду? — заупрашивала Анюта. — Мне с вами хорошо, правда! Давайте песню вместе споем, ну нашу, общую, а, теть Матрена? Ра-асцвета-али яблони и груши…

Матрена хотела было ругнуться, мол, ну почему она такая непослушная, почему с первого слова не понимает того, о чем ей говорят, но махнула:

— А что, и верно, давай споем! Давай, девочка, моя, где наше не пропадало!

Но им не довелось попеть, они только зашли в дежурку, только разделись, объявился главный зоотехник. Перво-наперво он наскочил на Анюту:

— Ты чего здесь околачиваешься, Соломенцева, почему не дома? У тебя выходной, кажется?

— Выходной, — дрожаще-испуганно произнесла девчонка.

— Вот и марш отсюда! Родители уж спрашивали, говорят: чего это дочка на птичнике днюет и ночует? Что им отвечу?.. А ну, бегом домой, кому велено! — Главный зоотехник явно превосходил сейчас самого себя, по всему было видно: Митяй подкрутил ему хвоста.

— Но я же за Матрену Савельевну… — попыталась было объяснить Анюта, однако тот силой вытолкал ее из дежурки: иди, мол, пока не поздно, сейчас он и с Матреной Савельевной разберется, никуда ей не деться.

Матрена приготовилась уже дать отпор, собралась с духом: ну-ну, Иван Алексеевич, давай поговорим, выясним отношения, нечего с этим затягивать.

Но, оставшись наедине с Матреной, главный зоотехник почему-то тотчас сник.

— Подвела ты меня, Матрена Савельевна, подвела, — сказал он совсем тихо, во всяком случае, не так, как кричал на Анюту. — Ты же поклялась, что не скажешь никому о том, а? Ну если бы кому и передала — не страшно, но зачем было с этим вопросом к Матекину? Эх, Матрена Савельевна, Матрена Савельевна! Ну вот что, — он посмотрел на нее этак снисходительно, — Анюту оставим на птичнике, только мы ее в другую смену переведем, Дмитрий Иванович так решил.

— Это почему же? — хмуря лицо, поинтересовалась Матрена. — Ее с Кравцовой хотят соединить, что ли? Этого Митяй добивается?

— Да что ты с этой Кравцовой? — недовольно отозвался главный зоотехник. — Никто ее на птичник не собирается переводить, поняла? Тебя просто неправильно информировали, Матрена Савельевна.

— Может быть, может быть, — ядовито усмехаясь, поддакнула Матрена. — Видимо, испорченный телефон был, когда мне сообщали о том.

— Вот именно…

Главный зоотехник так же и умчался быстро, как появился.

Чего он прибегал, занимаясь уже делами, спрашивала себя Матрена, неужели только за тем, чтоб сообщить мне о решении Митяя? Нет. Скорее всего, не терпелось выговориться, кроме того, подчеркнуть: мол, все равно по ее не вышло, а он предупреждал; так, дескать, ей и надо, чтоб другой раз неповадно было!

Ночью, сидя в дежурке, Матрена на какой-то миг задремала, но и этого оказалось уже достаточно, чтоб она увидела короткий сон. Ей привиделось, будто Фомка вернулся домой и привез с собой новую жену, какую-то немолодую и всю в черном. Матрена как увидела их, сразу в плач: ах, Фома, Фома, что же наделал, она же ждала его, а он вон чего учудил, другую себе нашел, и хоть бы путевую какую-нибудь — старуху, можно сказать, да еще всю в черном. Женщина обидчиво взглянула на Матрену: «Я, быть может, и немолодая и вся в черном, зато люблю твоего Фому больше жизни». «Ага, она меня любит, — поддакнул ей Фомка. — А жену новую себе взял потому, что уверен был: ты с Митяем тут снюхалась, ты его и раньше любила. Ну так ведь?»

Матрена подскочила со стула: ах господи ты боже мой, и приснится же такое! Она разгадывала, к чему, мол, это, но вдруг вспомнила, что давно не делала обход, не проверяла, все ли в корпусах в норме, не случилось ли там чего, набросила на себя телогрейку, взяла с собой шест (если кто нападет, отбиваться им будет) и вышла из дежурки.

В корпусах тихо, изредка лишь подаст голос та или иная птица. Небось, и курам, подумала Матрена, снятся нехорошие сны, вот и вскрикивают они, и тут же усмехнулась тому: вот придумала!

Птичник их на берегу речки Талой, метрах в сорока от воды. Место чудное, когда приезжают за опытом к ним птичницы из соседних колхозов, страшно завидуют. «Девки, — говорят они в один голос, — у вас же рай настоящий! Давайте махнем, вы к нам, в степь, а мы сюда, к речке Талой!» Кирпилинские женщины в таких случаях не возражают: мол, хорошо, будут меняться, только потом, предупреждают, как рак, назад чтоб не пятились… Они явно чего-то недоговаривают, и вообще делают вид, будто шутят, но всем известно: в каждой шутке есть доля правды. Гости уезжают, так и не узнав, почему же они, перебравшись поближе к речке Талой, могут вдруг запроситься обратно, а кирпилинские птичницы об этом забыли уже, потому что… Да что говорить! Лет пять примерно назад речка Талая прорвала дамбу, перекрывавшую ее, и разлилась по берегам. Вода достигла и птичника и нанесла значимый ущерб, только одних кур потопила более двух тысяч, а что с птичником самим сотворила — целый год потом ремонтировали. Вот им и рай… Дамбу быстро подладили, только надежды на нее никакой. Хотя до сих пор — тьфу, тьфу — бог миловал! Правда, и птичник недавно отстроили новый, каменный причем, так что теперь ему ничто не грозит, теперь, если речка Талая и выйдет из берегов, беды не принесет большой…

Со стороны водоема дохнуло вдруг свежестью. Матрена покосилась туда: нет ли там какого подвоха? Лунная дорожка поперек разрезала речку Талую, едва слышно пошумливал камыш. Все в норме вроде бы. Ну и хорошо.

Она вернулась в дежурку и тут же про сон вспомнила. Много думала нынче о Фомке и Митяе, решила Матрена, оттого они и приснились ей. Перед глазами неожиданно зримо предстала немолодая женщина в черном. «Вот липучка! Это, небось, рядом с Фомкой какая-то беда ходит», — предположила Матрена и ужаснулась своей мысли.

Чтоб больше не думать, забыть про сон, она стала вспоминать, как нынешним летом ездила в Москву на ВДНХ. Ее, кстати, за отличную работу на птичнике наградили бесплатной путевкой. Такие же путевки достались еще пятерым кирпилинцам. А вручал их всем сам Митяй. Как это он вдруг, подумала тогда Матрена, расщедрился и потратил колхозные деньги на эти путевки? Скорее всего, он не самолично догадался, из района, наверное, позвонили и сказали, мол, по разнарядке на «Дружбу» полагается шесть бесплатных путевок на ВДНХ, пусть приезжают и забирают. Так вот Матрена тогда пять дней прожила в Москве. Уж и насмотрелась она всего и на выставке, и в самом городе, куда только их не возили и не водили! Красивая наша столица, ничего не скажешь, и богатая, все там имеется, чего твоя душа не пожелает. И все для людей, для таких, как Матрена, и других, которые приезжают туда. Но Матрена не только насмотрелась всего, а и кое-чего даже приобрела, ну, к примеру, пришелся по вкусу ей темный, с крупными цветами — точь-в-точь цыганский! — платок, она и взяла его, несмотря что он немалые деньги стоит. Кроме того, трикотину на платье набрала (она сшила уже платье и однажды даже выходила в нем на люди — девки, увидев, чуть от зависти не попадали; ой, вскрикивали они, уйди, уйди, Матрена, с глаз долой, ибо всех парней наших завлекешь! Они, конечно, шутили, но от платья, как она вышла в нем, не могли глаз оторвать. Еще себе кофточку шерстяную и Светлане шубу купила (полдня за ней в очереди маялась, зато досталась, слава богу, и дочку обрадовала).