Виктор Логачев - В полдень, на Белых прудах

Зуйков был Зуйков, говоря эти слова, он был искренен — так он понимал свою роль и свое значение в жизни. Каширин, кстати, знал эту слабость Зуйкова и потому развивать тему не стал.

— Вы у меня спросили; при каких обстоятельствах погиб отец, да? Он был командиром взвода разведчиков. При штурме Будапешта его забросили в тыл врага. Он выполнил задание четко, без всякого промедления. Но… — Каширин помолчал. Он чувствовал, как комок застрял у него в горле. — Насколько верно, не знаю, по словам моей матери, отца и его взвод будто бы накрыл артобстрел наших батарей.

Зуйков вздрогнул:

— Что вы говорите, Афанасий Львович, помилуйте! Как могли наших наши погубить, а? Не-ет, вы тут что-то не то!

— Война, голубчик, была. А в войну и не такое случалось…

— Что-то подобного не слыхал. — Зуйкову явно было не по себе.

— Я не утверждаю, что так произошло с отцом на самом деле, еще раз подчеркиваю: мне это известно со слов матери.

— Хорошо, откуда же тогда известно стало ей? Вы сказали: артобстрелом накрыло и отца вашего, и его взвод. Значит, в живых никого не осталось и никто не может подтвердить, что ситуация сложилась именно так, верно я рассуждаю, Афанасий Львович?

— В том-то и суть, — подчеркнул Каширин, — что свидетели есть, вернее, свидетель. Во всяком случае, вскоре после войны мать навестил один гвардейский старшина, служивший и воевавший с моим отцом. Вот он-то и поведал, как все было на самом деле. Он говорил: отец умер на его руках.

— Он что, так и сказал: русские убили русских? Он кто такой, этот гвардейский старшина? Вы с ним и сейчас знаетесь?

Каширин недоуменно посмотрел на Зуйкова. Тот, видимо, почувствовав нелепость своих вопросов, этак бесцеремонно махнул:

— Ну да бог с ним, со старшиной, то пусть будет на его совести. — Что он имел в виду, Каширин не совсем понял, он было хотел для себя уточнить, но Зуйков перебил его: — Так, с отцом вашим, кажется, выяснили: погиб при штурме Будапешта. Теперь же с матерью. Это верно, что она у вас председательствовала?

— Не у меня лично — в Кирпилях, — поправил сейчас уже Зуйкова Каширин.

— Извините, оговорился.

— Бывает.

— Так председательствовала?

— Имелся такой грех. Причем получалось, говорили, это у нее неплохо.

Зуйков что-то записал у себя.

— Да, извините, я забыл спросить, когда погиб ваш отец.

— В тысяча девятьсот сорок четвертом году. В январе. Именно в это время штурмовали Будапешт.

— Ага, спасибо, — кивнул Зуйков и пометил. — Продолжайте, — сказал он после недлительной паузы.

Каширин развел руками:

— По-моему, я ответил на ваш вопрос.

— Подождите, подождите, Афанасий Львович, — Зуйков заерзал на стуле, — я почему-то сбился. Мы с вами о чем? Ага, — наконец вспомнил он, — о матери вашей. — Зуйков на мгновение задумался, как бы сосредотачиваясь: — Мне кто-то сказал, будто она у вас умерла не своей смертью.

— Что вы имеете в виду? — вскинул голову Каширин.

— Ну, как бы вам это, — Зуйков тянул, подыскивая слова, — ну, попроще, что ли? Мне сказали: ее убила лошадь. Она ехала на лошади и…

Каширин почувствовал, как комок сызнова застрял у него в горле. Так, кстати, с ним случалось всегда, когда заговаривали о матери, мать для него все — и свет, и воздух, и земля… Он только подумает о ней — она перед ним, стоит, как живая: «Ты звал меня, Афанасик?»

— Она ехала на бедарке, — как можно спокойнее уточнил Каширин, — лошадь испугалась и понеслась изо всех сил. А результат известен: мать скончалась в больнице из-за большой потери крови.

— Да, да, — сочувственно покачал головой Зуйков и поправил тут же упавшую прядь волос, — печальная история.

— Вот именно, — поддакнул Каширин, — печальная.

— Скажите, — помедлив, заговорил снова Зуйков, — а вы помните родословные отца и матери?

Каширин помнил. Не напрягая памяти, он объяснил происхождение своих родителей.

— Как видите из сказанного, — добавил он, — к кулацкому роду они никакого отношения не имели — бедные из бедных, Советская власть лишь и подняла их на ноги.

Зуйков согласно кивнул:

— Вижу. — Однако не преминул уточнить: — А может, в каком-то другом колене и было что-то такое? — Он этак выставил растопыренные пальцы и покрутил ими.

— О чем речь?! — Каширин отверг это как что-то никчемное.

— Я на всякий случай, — тут же оговорился Зуйков. — Мне важна сейчас даже всякая мелкая деталь. Поверьте, для вашего же благополучия.

— Спасибо.

— Пожалуйста. Однако поймите меня правильно…

— Я вас прекрасно понимаю, — перебил Зуйкова Каширин. Он вдруг встал: — У вас вопросы еще имеются ко мне?

Тот помедлил.

— Вы спешите куда-то, Афанасий Львович?

— Сами понимаете: дела, дела…

— Да-да, это так. — Зуйков продолжал сидеть. — И все же я не до конца вас порасспрашивал.

— Хорошо, — Каширин сел, — завершайте свой допрос. Он сознательно подчеркнул слово «допрос», он уже чувствовал: силы у него иссякают, не дай бог, он взорвется. А до этого, кстати, один шаг, можно сказать, самая малость.

— Ну что вы, что вы, Афанасий Львович, — взмолился тотчас Зуйков, — боже избавь, с чего вы взяли, что я веду допрос. Мне товарищи поручили, я выполняю. Поймите меня правильно — не моя воля и инициатива, товарищи сверху позвонили и велели разобраться. Я вот и выполняю их указание. К слову, а вы бы возражали, Афанасий Львович, случись такая катавасия лично со мной? Вам бы доверили, вы бы отказались?

— Не знаю, — уклончиво ответил Каширин.

— Во-от, а я точно знаю: не отказались бы. И говорили бы со мной точно так же, и выясняли бы что к чему до конца. Сами понимаете: время такое — подчинения требует.

— Мы много пустозвоним, конкретно давайте.

— Понял. Давайте конкретно, — согласился Зуйков. — Вот вы, между прочим, не интересовались никогда, отец ваш у матери один был или же… — он запнулся, наткнувшись на строгий взгляд Каширина.

— Продолжайте, продолжайте, — потребовал жестко тот.

— Я думаю, вы уже уловили суть вопроса.

— Вы хотите сказать, что у матери моей мог быть любовник из бывших кулаков, так, что ли? Это исключено! Да и какие в то время могли быть кулаки — их уж давно поистребили.

— Однако не всех, — попытался возразить Зуйков.

— Как это — «не всех»?

— Некоторые все же притаились.

— Ерунду вы говорите. Вы плохо знаете историю.

— Я хорошо знаю историю. Я заочно учился на высших партийных курсах.

— Оно и видно, — ехидно бросил Каширин.

Зуйков поправил упавшую прядь.

— Афанасий Львович, давайте, пожалуйста, без оскорблений, иначе… Мы с вами так не договоримся иначе!

Каширин взял себя в руки:

— Простите, но вы сами не заметили, как меня оскорбили.

— Чем же?

— Своим дурацким вопросом.

— Но ведь я на всякий случай. Я вынужден, я поставлен в такие обстоятельства.