Виктор Логачев - В полдень, на Белых прудах

Вскоре же она позвала бабушку.

Та долго ковыляла по огороду, пока пришла, Каширин и ожидать устал.

— Чаво? — коротко бросила старуха.

Выглядела она совсем немощно, глаз будто и вовсе не было, так они запали вовнутрь. Из лица лишь одна бороденка и выпирала, этаким клинышком торчала, да виднелся еще горбатый нос.

Каширин обнадеживающе посмотрел на Марту.

— Объясни бабушке, — попросил он ее, — Каширин я, тот самый, которому она письмо адресовала.

Девочка показала что-то на пальцах. Лицо старухи сначала сморщилось, затем распрямилось.

— А, Афонька, — прошамкала она, — давно ждала. — Она не спеша повернулась к дому: — Вишь, как живу?

Каширин кивнул — видит, и что?

— Если он не подлежит ремонту, новый построй, такая у меня воля.

— Бабушка не шутит, — вставила Марта, видя, как улыбается гость. — Она это всерьез.

— Я понимаю. — Кто бы знал, какое состояние сейчас у Каширина — черт знает что с ним сотворяют, и он с этим ничего не может поделать, будто сверхмагическая сила на него давит — и все. — И все же хотел бы знать, по какой причине я должен исполнять вашу волю.

Старуха с интересом уставилась на внучку:

— Ась?

Девочка с помощью своих знаков перевела бабушке.

— Ага, ага, — закивала наконец старуха. — Афонька знать хочет правду, я верно его поняла? — И повернулась к Каширину. — Значит, так: сын ты кулацкий, и мать с отцом тебе неродные. Более ничего не скажу.

— Почему вдруг этому заявлению я должен верить, на каком основании? Это же бездоказательно — кулацкий сын! Ну даже пусть и так, ну и что? Тьфу! — сплюнул Каширин — совсем заговорился. — Так вот я еще раз повторяю, — подчеркнул он, как бы затушевывая нелепость с последней фразой, — это бездоказательно, нужны факты, только факты, которые в свою очередь должны основываться на документах. Кстати, — спохватился он, — у вас документы на то, что это так, что я сын кулака, имеются?

Марта приблизилась к бабушке:

— Вы считаете, она вас обманывает, она врет все? Не-а, она всю правду говорит, честное слово! Бабушка у меня не врунья какая-нибудь, я ее знаю.

— Я понимаю, понимаю, — согласно кивнул Каширин, — бабушка у тебя хорошая, она у тебя — золото, но и ты меня пойми, девочка, мне от этого не легче. Бабушка твоя написала на меня черт знает что, меня за это могут с работы снять, и вообще мне попадет, а я, по-твоему, молчи и слушай, да? — Он все больше и больше повышал голос, не выдерживал уже, а девочка все ближе и ближе придвигалась к бабушке.

— Это не бабушка писала, это я, — вставила Марта. — Бабушка диктовала мне, а я писала.

— Все равно, кто писал, — махнул безысходно Каширин, — главное — каков результат, чего добились тем письмом.

Рядом прохаживался красно-черный петух, этакий мощный, с большим тяжелым гребнем, он ходил, ходил вокруг, и вдруг ни с того ни с сего как подпрыгнет — чем-то, по-видимому, не понравился ему гость. Каширин было даже оторопел, так он этого не ожидал.

— Кы-ыш! — отпугнул он петуха. — Фу-у, — выдохнул тяжело.

Но тот как будто и не собирался далеко уходить, отскочил маленечко и сызнова стал коситься на гостя, точно примеривался снова нападать.

Каширин нагнулся:

— Отойди, пришибу!

Марта, довольная, улыбнулась:

— Не бойтесь, он вас не тронет, — и проинформировала: — Это защитник мой, он меня только слушает. Петя! Петя! — позвала она петуха. — А ну-к уйди, кому сказала, уйди! Слышишь?!

Тот сначала опустил голову, закокотал по-своему, как бы таким образом выражая свое недовольство, затем все же повернулся и пошел в сторону, к курам направился.

— Видите! Видите! — воскликнула обрадованно Марта. — Подчиняется мне. А маленький когда был — совсем не слушался.

На какое-то мгновение Каширин даже забыл, чего он здесь и почему стоит в этом дворе. Нет, петух явно выбил его из седла.

— Да, так вот, — пришел наконец в себя Каширин, — спроси свою бабушку, чем она может доказать свои слова.

Марта прищурилась:

— Вам что, какие-то бумажки нужны?

— Причем тут бумажки? Документы! — еще раз повторил Каширин.

— Есть ли документы — не знаю, а бумажки точно есть. Но бабушка их прячет. Она сказала: никому их не отдаст — это очень важные бумажки!

Каширин хмыкнул про себя, затем скрестил на груди руки:

— Девочка, милая, я с бабушкой должен говорить, не с тобой! — И опять у него голос повысился.

— А бабушка велела мне с вами переговоры вести.

— Какие переговоры? Какие переговоры? О чем речь?! Нет, непосильно для меня все это, непосильно! — в отчаянии выкрикнул Каширин. И в эту минуту каким-то чудом увидел, как на него набегает петух. — К-шш! — выставил Каширин руку. — Сгинь, проклятая птица!

Марта, во всей видимости, получала истинное удовольствие, наблюдая эту картину, она смеялась заразительно, по-детски звонко. Старуха немо поглядывала то на Каширина, то на внучку, то на петуха и ничего не понимала, что тут происходит.

Каширину попался наконец какой-то камешек, и он тотчас осмелел.

— Ну, подходи, подходи, — подзывал петуха Каширин.

— Петя! Петя! Перестань! — немного успокоившись, скомандовала Марта.

Тот, грозно покосившись, мол, знайте, наших не трогайте, опять ушел в сторону.

— Марта, я прошу тебя, — взмолился Каширин, — объясни бабушке, пусть меня оставит в покое. Чего ей надо?

Девочка посерьезнела:

— Она хочет, чтоб вы дом построили новый. Этот старый, нам уже жить в нем страшно.

— Я понимаю, — кивнул Каширин, — но я-то тут при чем? И откуда деньги на это брать?

— Бабушка сказала: вы сейчас богатый человек, в вашем распоряжении ого-го всего!

— Бабушка… Бабушка… — по-детски передразнил Каширин — он даже сам от себя этого не ожидал. Да, чего не сделаешь со злости. А злость, она была, она в нем накапливалась и накапливалась с неимоверной быстротой. — Скажи бабушке: тому, о чем она говорит, я не верю — только документы, только документы!

— Бумажки, — вставила Марта.

— Хорошо, — махнул равнодушно Каширин, — пусть будут бумажки.

— Они у бабушки, и она их не отдаст до тех пор, пока вы не построите нового дома.

Вот и поговорил, думал Каширин, сидя уже в машине, вот и вызнал. Он все еще не переставал удивляться этой девочке, Марте. И откуда у нее такая прыть? Сообразительная к тому же — себя обвести не даст. От бабушки у нее все это, конечно, от Феклы. Это та ее науськивала, и вообще всему обучала. Но кто же еще, коль ни отца ни матери, ясно — бабушка!

Водитель молчал. И Каширин был рад тому, что тот не донимал его вопросами, что да как.

Как же ему быть теперь, продолжал размышлять он, что делать? Одно известно: анонимное письмо писала Маланьева Фекла, старуха, вернее, ее внучка Марта, и это немаловажно. Ну, а дальше? Ну, допустим, вранье, что говорит Маланьева, оговаривает она его намеренно, хотя так оно и есть — вранье, вранье все это! Но все это ему опровергнуть надо, убедить и Сомова, и Зуйкова, и остальных, кто посвящен в его дело. А сделать, по-видимому, это непросто. Взять вчерашний хотя бы день: как они на него, на Каширина, а?! Э-э, непросто, непросто! Да что за время сейчас такое, что трудно даже в каком то пустяке разобраться. Ведь как дважды два — четыре: анонимка, выдумали, наговорили на человека. Но нет же, докажи. Докажи, что ты не верблюд. Фу-у, ерунда какая-то! Каширину не хотелось об этом думать, однако получалось все это у него произвольно, само собой как бы.