Виктор Логачев - В полдень, на Белых прудах

— А он?

— А он ничего. Повернулся и пошел.

— И ничего не передал?

— Вот горе ты мое! — недовольно проворчала комендант. — Ну если бы что-то сказал, значит, и я бы тебе сказала.

— Извините, — повинилась Зинуля и затихла.

Она бы многое отдала — только бы увидеть своего Ваню!

Но она увидит его — бог тому будет свидетель.

События развернулись стремительно — Каширин и опомниться не успел. Сначала его вызвал Сомов и этак тактично повел разговор.

— Понимаешь, — растягивал он медленно слова, что для него было совершенно неестественно, — в орготдел обкома партии поступила на тебя анонимка.

— Почему в обком, — перебил Сомова Каширин, уточняя для себя суть дела, — и почему в орготдел?

— Это ты спроси, Афанасий Львович, у того, кто писал ту анонимку.

Каширин усмехнулся.

— Как же спрошу, когда автор неизвестен, а?

Сомов отмахнулся:

— Не лови меня на слове. Выслушай сначала до конца.

— Извини, Олег Сидорович. Слушаю.

И Сомов обстоятельно обрисовал, как обстояло дело. Помедлив, пережевав как бы услышанное, Каширин хмыкнул:

— Так и написано: кулацкий сын?

— Да, так, говорят, и написано.

— Но ведь, у меня, — голос у Каширина дрожал — и отец, и мать известные. Отец воевал в Отечественную, погиб, а мать… она председательствовала. Иль о такой не слышал? Каширина, Каширина! Юлия Глебовна! После войны колхоз наш гремел на всю округу. Это была ее заслуга, моей матери!

Сомов выжидающе молчал.

— Ты что, — уставился вдруг на него Каширин, — веришь той анонимке, что ли? — Он явно не узнавал первого, будто того подменили — суров во взгляде, тверд в голосе. И это он так с самим Кашириным. О-о, матка-бозка!

— Я-то этому мало верю, сам понимаешь, Афанасий Львович, но сигнал есть сигнал, пока не проверят…

— Чего-о? — опять перебил Сомова Каширин. — Проверять будут? Меня?

— Не тебя лично, — уточнил тот, — а твою биографию.

— Это, прости, кто же будет проверять?

— Соответствующие органы.

— Ага, — повторил Каширин, — соответствующие органы. Это что же, по линии КаГэБэ, значит?

Сомов вздрогнул:

— Возможно, и по ней, дело покажет.

— Ну-ну. — Каширин выдержал паузу. — Ерунда какая-то, — произнес он, разводя руками. — Всего ожидал, но такого, прости, и во сне не снилось.

— Что значит — «всего ожидал»? — Сомов вопросительно смотрел на Каширина.

Тот на какое-то мгновение замешкался:

— Ну, сам понимаешь, работа у нас такая… Были мы с тобой в области на совещании, ты, Олег Сидорович, ожидал, что нас взгреют?

— Ожидал.

— Во-от, я это имею в виду. А ты о чем подумал?

— Ни о чем, — коротко и сухо бросил Сомов. Потом добавил: — Письмо, кстати, у заворготдела, ему велено разобраться.

Каширин хотел было спросить, почему именно тому, но первый дал знак, что разговор их окончен, у него сейчас нет совершенно времени.

Каширин вернулся в свой кабинет, сел в кресло, облокотившись, закрыл лицо руками. Все же предчувствие чего-то дурного его не обмануло, подумалось ему прежде всего. Но Сомов, Сомов! Как в этой ситуации вдруг повел Сомов — не узнать просто! А ведь чудный человек, умный, рассудительный. Неужели поверил? Это же анонимка, кому-то взбрело в голову написать — и написал. Ерунду причем. Выдумал — и все. А ему теперь, оказывается, верят. Не Каширину, а простому анонимщику. Во, жизнь!

Но кто мог написать, кто мог выдумать? Каширин на мгновение задумался. И тут от неожиданности у него екнуло сердце — Маланьева Фекла! Да, да, она, больше некому! Вот, наверное, что она знала о нем. Какой же он забывчивый — сразу не сообразил, чьих это рук дело. Он подумал так, и тотчас его отпустило, ему легче стало дышать.

А он тоже хорош — не придал значения тому письму, закрутился, забегался, и в Зайчики съездить не съездил и не переговорил с Маланьевой. А съездить, оказывается, надо было. Разобрался бы на месте, глядишь, не писала бы анонимку и не случилось того, что случилось.

Каширин потянул на себя один из ящиков стола, порылся в нем. Вот оно, письмо Маланьевой! Затем нажал кнопку переговорного устройства:

— Олег Сидорович? К тебе можно? Каширин.

— Мы, Афанасий Львович, вроде бы все выяснили.

— Не все, — заверил Каширин.

— Хорошо, зайди.

Ознакомившись с письмом Маланьевой, Сомов заметно повеселел:

— Я тебе сразу сказал, Афанасий. Львович, что это «липа», но, понимаешь, как бы тебе сказать, ну… ситуация. Позвонил Зуйков — и сразу: ЧП! Так-то, мол, и так-то. Ну я и… Испугался, думаешь? Ни на грамм! Просто испортилось настроение, сам понимаешь, какое теперь время…

— О каком ты времени говоришь? — недоумевающе посмотрел на того Каширин. — О том, как приводить технику в порядок, что ли, ты это имеешь в виду?

— И это в том числе. Именно это! — на всякий случай уточнил Сомов. — В общем, настроение препаршивое, вот я и… сам понимаешь, сухо говорил с тобой.

От Сомова Каширин ушел с облегченным сердцем. Он понимал: вопрос с анонимкой до конца еще не закрыт, но письмо Маланьевой уже многое проясняло. Одно лишь его беспокоило: почему, скажем, написав ему, старуха назвала себя, а вот в обком направила анонимное заявление, чего так? Не досообразила, что ли? Ну да ладно, он теперь разберется, он до всего дойдет. Теперь уж от него Зайчики никуда не денутся — поедет он туда и во всем разберется. Конечно, надо было сразу, как бы упрекая, снова поймал себя на мысли Каширин, ну да уже ничего не попишешь — случилось.

Когда он возвращался в свой кабинет, в приемной его ожидал Зуйков. Заметив его, Каширин не выдержал, вздрогнул.

— Я к вам, Афанасий Львович.

— Пожалуйста.

Вообще Зуйков к Каширину заходил редко, не было особых поводов. На совещаниях да разных мероприятиях только и встречались. Зуйков небольшого роста, полноват. Волосы у него редкие и длинные, отчего часто его увидишь с опавшими прядями. Он их поправляет, но они все равно падают.

— Я хотел вас поставить в известность.

Каширин приподнял руку:

— Я в курсе уже, — и протянул Зуйкову письмо Маланьевой Феклы.

Тот не спеша ознакомился:

— Вы считаете, анонимку она написала?

— По-видимому.

— А вдруг нет?

Каширин недоуменно вскинул голову:

— У вас что, есть другие соображения?

— Нет, нет, — возразил Зуйков. — Я просто… — он не договорил — замялся.

— Значит, вы в моем деле будете разбираться? — Каширин сознательно подчеркнул слово «деле».

— Выходит, я.

— М-гда, — протянул Каширин задумчиво, — ну что ж, поручение серьезное — разбирайтесь.

Зуйков поправил упавшую прядь волос.

— Разберемся, Афанасий Львович, разберемся, — и непонятно было, чего больше в его тоне — угрозы или сочувствия. Каширину показалось почему-то — угрозы.