Виктор Логачев - В полдень, на Белых прудах

Зуйков ушел.

Оставшись один, Каширин долго не мог сосредоточиться — такое состояние, как в невесомости.

В чувство его привел телефонный звонок — звонила жена, интересовалась, не придет ли на обед. Каширин отказался, сославшись на то, что очень занят и перекусит где-нибудь на ходу. Он не хотел, чтобы сейчас его видела жена, не хотел волновать ее. У нее и своего предостаточно. Благо, последние дни она маленечко успокоилась и не напоминала о том, отчего болела.

Положив трубку, Каширин тут же принялся за текущие дела. А их у него набралось ого-го, как никогда, будто месяц или два отсутствовал.

Опомнился лишь под вечер. Опомнился — и тотчас на ум пришла анонимка. Да, она теперь будет преследовать и преследовать его, пока все не уладится. Подумалось: неуж-таки Маланьевой это работа? Чего ей от него надо? Чтоб он ей дом отремонтировал или построил? Он что, миллионер, что ли? С чего она взяла, что он сделает это? Ерунда какая-то, выругался про себя Каширин, люди совсем из ума выжили, во всяком случае, Маланьева. И понятно, коль старая уже, — выжила, естественно, выжила, вот и мучается!

В Зайчики он наметил съездить утром, поднимется рано и покатит. Теперь уж тянуть нельзя, ни в коем случае, следует как надо во всем разобраться. Не сделает он этого, за него другие сделают, но тогда ему несдобровать — это очевидно. Каширин, конечно, не желал верить в худшее, однако обстоятельства говорили сами за себя, и то, как себя повел Сомов, как он с ним беседовал, не разговаривал, как прежде, а беседовал, и визит Зуйкова, плюс поведение Шибзикова, этакое его очевидное угодничество. А может, ему это просто кажется, может, он грешит на людей? Э-э! Он махнул рукой.

Ну что, будет еще сидеть или домой пойдет?

Нет, и вправду лучше бы он председательствовал в колхозе, нежели здесь. Все же там более определенно и более уверенно себя чувствуешь.

Мать часто напоминала ему: «Сынок, будь хозяином во всем». Он, кстати, и следовал ее наставлению, старался быть хозяином во всем. В колхозе у него выходило неплохо, а тут пока пробуксовка, он стремится, а оно все на месте. Предыдущий председатель райисполкома совсем запустил дела, до крайности, считай, довел, и потому исправить положение трудно. Он исправит, конечно, никуда оно не денется, однако повозиться придется. Понятно, если дадут исправить. А то, ишь, кулацкий сын! Это он-то кулацкий сын? А кто же тогда его мать? А отец? Кстати, отца он уже представлял плохо. Тот лишь один раз приходил с войны, в чем-то он отличился и его на три дня отпустили домой, и тот катал его, малого Афоньку, на велосипеде. А вот мать Каширин забыть не может, она его воспитывала, поднимала на ноги. Трудное было время, военное, и все же она находила свободные часы и с ним занималась. На мать Каширин не в обиде, она у него молодчина, что надо! Жаль, все же недолго прожила. Она бы, возможно, и теперь рядом была, не случись курьезное: ехала она на бедарке, лошадь вдруг испугалась чего-то и понесла. Мать потом положили в больницу, врачи все делали, чтобы ее спасти. Ан не вышло — слишком много потеряла крови.

Да, да, подумалось неожиданно Каширину, будь бы она сейчас жива, не было бы никаких проблем в доказательстве его происхождения — чей он сын, кулацкий или не кулацкий. Правда, сомнений и так нет, все же очевидно, во всяком случае, документы, говорящие о том, у него на руках, вот так-то. А то, что написали — тьфу, придумка лешего!

Каширин усмехнулся — так говорила его мать, Юлия Глебовна. «Мы будем жить хорошо, мы все сделаем, а своего добьемся, — повторяла она. — А что о нас за рубежом разговор плохой ведут — тьфу, придумка лешего!»

Колхоз, которым она руководила, действительно гремел и на весь район, и на всю область. Она как-то сумела мобилизовать людей на восстановительные работы, а затем и добиться высоких урожаев. Чего-чего, а умения хозяйничать у нее доставало, и с людьми она сходилась быстро и надолго. Многие тогда поражались: как в такой маленькой и тщедушной женщине уживается столько энергии и воли. Как ни странно, но так оно и было.

Каширин приподнялся — затекла нога, и уже так ему сидеть было неудобно.

И все же он лучше пойдет домой — в таком состоянии, в каком пребывает сейчас, ему ничего полезного не сделать, одна лишь трата времени.

От Надежды скрыть плохое свое настроение не удалось. Да и не такая она у него, что не заметит. Однако отделался он шуткой, придумав на ходу, что до сих пор у него не выходит из головы совещание в области, мол, Сомову на нем досталось, а его обошли стороной, а ведь и он виноват в том, что район подзадержался в переоборудовании и ремонте техники. Для виду еще Каширин уточнил у Надежды: ну, виноват он или не виноват? Та возражать не стала: есть грех, чего скрывать, спрашивается? Вот, подытожил он, оттого и выгляжу плохо, а ты спрашиваешь.

Признаться, тем самым Каширин успокоил и себя, как бы выбросил из головы, перестал о том думать. Он же решил: завтра поедет в Зайчики к той Маланьевой Фекле и все выяснит, чего еще надо? Сказано — сделано. Словом, в этом будет полный ажур.

И спал он в эту ночь безо всякой тревоги — спокойно, уверенно, и без кошмаров.

Утром его разбудил будильник. Он подскочил, привычно взял полотенце и, было, направился в ванную побриться и умыться, однако у самой двери его приостановила Надежда:

— А ведь ты, Каширин, от меня что-то скрываешь.

— С чего ты взяла? — Каширин опешил, он от жены этого не ожидал.

— Понимаешь, — объяснила Надежда, — я — женщина, я все вижу.

— Ха! Ну даешь, Надя! Ты что, всю ночь не спала, думала об этом?

— Не спала и думала.

— И зря. Я же сказал тебе: за Сомова мне обидно, за то, что ему досталось от верхов, а мне нет.

— А мне вот за тебя, кстати, обидно, — многозначительно подчеркнула жена.

— Чего?

— На тебя пишут разное, а ты молчишь.

— Чего, чего? — эта фраза жены едва не сбила с ног Каширина, она прозвучала как гром среди ясного неба. — Во, — соображая уже что к чему, протянул он, — сарафанное радио не миновало нашего дома, проинформировало!

Жена укоряюще посмотрела на него:

— Я надеялась, ты мне обо всем сам расскажешь.

Каширин не выдержал.

— Вы что, — крикнул он, — из меня мальчишку хотите сделать, хотите, чтоб я слезки проливал? Не выйдет! Возраст, к сожалению, не тот.

Он и не заметил, когда жена оделась, и вообще не заметил, лежала она в постели, когда он вставал, или же нет — вскочил без внимания и побежал в ванную.

Надежда стояла у косяка кухни и теребила в руках фартук. Он был совершенно новенький, может быть, даже впервые одет. Фартук из цветного материала, сшит комбинированно: к основному материалу прибавлялись этакие, сознательно выкроенные, вырезочки, похоже, для украшения.