Григорий Медведев - Дьявол Цивилизации

Попиков смущенно смотрел на возбужденного Моторина, и по лицу его металась тень. Потом он вдруг сказал:

— Т-ты о-осторожней, Л-леша… 3-зашунтируют…

— Чхал я на твой шунт! Я хочу работать!.. А то знаешь, что я чувствую все это время, работая здесь?

— Ч-что? — спросил Попиков настороженно.

— А то!.. Каждая клеточка, каждая фибра моей души настолько уже отдохнула от усталостей и треволнений всей моей предшествующей трудовой жизни, что…

— Ч-что?! — еще настороженней спросил Попиков.

Алексей Иванович сложил правую ладошку лодочкой и тыльной стороной приложил к голове чуть выше виска. Затем, издавая горлом странный звук, похожий на смягченное покрякивание крохаля: «Кхгык!» — резко развернул лодочку ладони на девяносто градусов, задорно подмигнув Попикову:

— Вот что! Понял?.. Спятить можно… Нам по пятьсот рублей в месяц платят, а мы естественные узоры древесины изучаем…

Сказав так, Моторин посерьезнел и деловым энергичным шагом прошел к своему вновь опустевшему столу и чинно сел в полукресло. И вдруг барабанный бой ладошек о голенькую столешницу, похожий на призыв тревоги, заполнил рабочую комнату старших экспертов Госплана. Широко открытые глаза Алексея Ивановича изливали на Попикова ядовитый саркастический свет.

На партийном собрании отраслевого отдела Госплана Алексей Иванович Моторин выступил с блеском. Его сухонькое розовое остроносое лицо и большие, похожие на женские, голубые глаза излучали на собравшихся коммунистов столько света, умиления, ярости, сарказма и иронии, его правая рука так часто и энергично взлетала в воздух, а прогнутая ладонь так безжалостно и с отскоком стучала по облысевшему лбу, его сухонькая фигурка настолько гармонично сопровождала своими движениями речь оратора, что сидевшие и слушавшие его коммунисты, и особенно Мурлоцкий, завороженно впитывали каждое его слово, мимический жест или движение.

Сущность выступления Моторина сводилась к тому, чтобы спланировать работу каждого сотрудника на год вперед, чтобы девственно чистые, нагие столешницы не травмировали мозги работников закорючками и загогулинами своих рисунков, чтобы дух творчества и непрерывно приносимой пользы государству трудящихся были доминирующим чувством в душе у каждого…

— Все! — закончил Алексей Иванович и звучно плюхнулся на скрипучий стул.

Слово попросил сильно взволнованный Мурлоцкий, а Михал Михалыч Попиков написал Моторину записку, в которой значилось:

«Шунт обеспечен, с чем тебя и поздравляю! Целую. Миша».

Толстые лупы сильно увеличивали глаза Мурлоцкого, и казалось, что он смотрел на всех черными дырами, прикрытыми увеличительными стеклами очков. Волнение его было столь сильным, что он поначалу только что-то мычал непонятное, но вскоре забасил более отчетливо:

— Товарищи коммунисты! Я совершенно не понял товарища Моторина! — Гул одобрения в зале. Одобрительный шум придал Мурлоцкому уверенности. Бас загустел: — Я просто не понимаю выступавшего. Какая-то профанация ответственнейшего вида работы! Видимо, товарищ Моторин до сих пор не сообразил, где он находится! Вы находитесь, вы работаете в Госплане, товарищ Моторин!.. Извините, товарищи, но выступавший так и не понял существа нашей, освещенной традициями организации…

— Все понял! — альтом выкрикнул Алексеи Иванович.

— Я вас не перебивал, — густо бася, рубанул Мурлоцкий, покрывшись красными пятнами. Что за девственно голые, извините, столешницы?! Это не зады, извините за выражение, это рабочие места… Гул одобрения. — И тем хуже для товарища Моторина…

— Табуля раса! — в запале выкрикнул Михал Михалыч Попиков.

Мурлоцкий одобрительно сверкнул в его сторону черными лупами.

— Вот именно! Табель о рангах!.. И тем хуже для товарища Моторина, что у него не хватает извилин, чтобы, извините, шевелить ими, вместо того чтобы барабанить ладонями по голому заду, извините, поверхности стола. Это непристойно, товарищ Моторин!

Лицо Мурлоцкого распалилось до такой степени, что казалось, его вот-вот хватит удар. Он это почувствовал и, видимо не закончив речь и не удовлетворенный до конца, сел на место…

В ночь после партийного собрания Мурлоцкого увезла «неотложка» с острым приступом стенокардии. Тщательное обследование сердечно-сосудистой системы товарища Мурлоцкого в стационаре показало значительную дистрофию миокарда как следствие длительной гиподинамии.

— Инфаркт от безделья! — с чувством сострадания поставил свой диагноз Алексей Иванович. — Ничегонеделанье — работа нелегкая, по себе знаю. Меня тоже ждет такое…

— Ж-жестокий т-ты ч-человек, Л-леша… 3-злой г-гений… Н-но ш-шунт т-тебе о-обеспечен…

— Плевать я хотел на твой шунт!

Алексей Иванович был в ударе.

Но вот потекли недели и месяцы, а рабочие бумаги с поручениями руководства на столе у Моторина не появлялись. Алексей Иванович вначале призывно и весело барабанил ладонями по голой столешнице, затем вновь стал тщательно изучать рисунок древесины на столе и мог даже с закрытыми глазами воспроизвести по памяти любой завиток, крючочек и загогулинку замысловатых древесных слоев. Потом ему наскучило дерево, и он стал выискивать закономерности в расположении пупырышков на стенах, потом процарапал ногтем ямку в лакировке стола и с каждым днем все более углублял ее. Все эти свои действия он сопровождал напряженными размышлениями об удивительном повороте своей судьбы, вышвырнувшей его неожиданным образом из привычной рабочей колеи прежней отлаженной жизни в стихию неопределенности и безделья.

«Шунт в действии!» — хотел было ехидно заметить Попиков, но Моторин неожиданно энергично встал и конфиденциально заявил:

— Мих Мих, я пошел по делам. Через сорок минут вернусь.

Михал Михалыч Попиков удивленно откинулся в полукресле, пытаясь понять, что такое придумал вдруг Алексей Иванович.

А Моторин тем временем, упруго вышагивая, покинул кабинет и вышел в коридор Госплана. Так начался его знаменитый классический обход коридоров этого уважаемого учреждения, по этажам и переходам, галереям и лестничным маршам, с подсчетом числа шагов и количества дверей по сторонам. Он шел с деловым видом, так что любой встретивший его мог подумать только одно: «Работник идет по важному делу».

Завершив променад, он через сорок минут возвращался в рабочую комнату, знаменуя свой приход гневной барабанной дробью и вспугивая притихшего над разблюдовкой Попикова.

— Н-ну, Л-леша! — только и вскрикивал Михал Михалыч.

А когда сарказма и иронии в Моторине накапливалось столько, что не было уже мочи терпеть, Алексей Иванович входил в приемную к начальнику отраслевого отдела и выкладывал перед секретаршами весь свой критический запал. Высокий альтовый голос Алексея Ивановича при этом свободно проникал сквозь довольно большие просветы стеклянных дверей приемной-аквариума и хорошо был слышен в коридоре. Голос его, очень богатый модуляциями и тональностями, то стремительно взлетал ввысь, острием своим толкаясь в потолок и стены, то опадал до саркастического шепотка с примесью наивного, какого-то даже детского удивления.