Вера Дорофеева - Истории без любви

Правда, делать это трудно. Не всегда «свинтопрульная идея» материализуется, становится реальностью, сразу находит поддержку и широкую помощь. Иногда проходят месяцы борьбы, прежде чем новая идея получит права гражданства. И сколько это забирает душевных сил...

Шеф слушал рассказ Дейнеко и думал о том, что двадцать лет назад все было проще, наверное, потому что наука была доступнее тем, от кого зависела судьба дела, — администраторам. За эти годы сменилось целое поколение ученых, теперь подрастает новое, более знающее, умеющее многое, ищущее и... более ранимое в этом усложнившемся мире не только знаний, но и служебных взаимоотношений. Еще лет десять назад подобный разговор был бы просто невозможен, а нынче он состоялся. Почему?

И почему эта беседа там, в другом институте, так ранила Евгения, который уверен, что работа его нужна, просто необходима, хотя путь к ее реализации долгий и трудный? Откуда такая нестойкость в борьбе?

А может быть, в чем-то виноват он сам, Шеф, и его поколение? Они научили этих ребят работать, искать, рваться к цели, дневать и ночевать в лаборатории, добиваться результатов. Они твердили им, что это главное. Но они же забыли, что любое дело надо уметь отстаивать. И вот результат. Шеф слышит, как Евгений, заканчивая рассказ, произносит: «Примиритесь с мыслью, что один из ваших учеников — неудачник...»

Тяжелая тишина повисла в кабинете. Шеф вышел из-за стола, подошел к кульману, усилил одну линию на кальке чертежа и повернулся к Евгению.

— Если вы хотите считать себя неудачником, то, пожалуйста, возражений нет. А что, собственно, случилось? Одно, не очень компетентное лицо не удосужилось прочесть отзыв о вашей работе. Так лицо-то в единственном числе! К тому же не специалист, только делает вид, а проще говоря, чиновник.

А вы читали, Женя, роман Алексея Толстого «Петр Первый»?.. Ну, читали... И что же вынесли главное из этого чтения? Личность Петра, Алексашки, купчины Бровкина?.. Я так и думал. А между тем есть в этой книге один прелюбопытный эпизод... Я вам напомню. В Москву с Дона приезжает, по всей вероятности, атаман готовящегося восстания казаков, чтобы закупить свинец и порох. Сделать это трудно: все огневое зелье идет через казну. Посадские люди устраивают этому атаману встречу в трактире с подьячим в буром немецком кафтане с медными пуговицами и разбитых валенках. Вы помните, с чего начался тот деловой разговор? Подьячий, не спрашивая о деле, «мятым» голосом потребовал блинов с тешкой. Этот ловкий подьячий потом по всей двухсотлетней истории российской прошел. Только менял кафтан на сюртук да стоптанные валенки на штиблеты. Думаете, он после семнадцатого года исчез? Как бы не так! Он ведь не дурак, этот подьячий. И толстовку носил да пустые бумаги в парусиновом портфеле таскал, и френч полувоенного образца с суконной фуражкой. Он и сегодня нет-нет да вылезет. Только блинов с тешкой нынче нагло не просит. Потому как неприлично. Да и к пороху и прочему огневому зелью его не подпускают теперь. Но к науке все же иногда удается примазаться. У нас наукой заниматься почетно, вот он и старается. И где можно, свой нрав показывает и слова громкие говорит о «чистоте дела». Вот так- то, Женя. А вы теряетесь, вам почему-то отказывает дар речи.

Евгений и сейчас молчал. Потому что Шеф был прав. История их взаимоотношений показала это неоднократно. И всякий раз Шеф подкреплял свои доказательства в тех столкновениях сокрушительными примерами из литературы...

Три года назад, когда Евгений дал слабину, чуть не бросил диссертацию и не перешел на «Арсенал», Шеф тоже был в беседе бескомпромиссен. В том разговоре ученый тоже был сдержан, вежлив, холоден. И весь смысл сказанного сводился к тому, что он надеялся — Евгений окажется крепче. Тогда тоже в конце неприятного для обоих разговора Шеф вдруг неожиданно спросил: «Вы читали «Ад» Данте? Нет. Я так и думал. Впрочем, в школе или институте эту книгу читать просто рано. А сейчас, как мне известно, кроме справочников, специальных журналов и газет, у Вас на иное просто нет времени. И все- таки я советую «Ад» прочесть. Можете это сделать даже завтра, в рабочее время. Только одолейте все до конца. Я говорю так, потому что в самом конце, в последнем круге ада великий флорентинец поместил неработающего художника. Вы понимаете Женя, не-ра-бо-та-ющего художника...»

Евгений ушел. Шеф еще долго стоял у кульмана, рассматривая торопливый набросок, собираясь с мыслями. Потом посмотрел на часы, подошел к столику с телефонами и набрал четырехзначный номер.

— Сева, это я. Надо посоветоваться... Хорошо, через десять минут я к тебе зайду...

Сирень в эту весну буйствовала, как тогда в сорок пятом под Кенигсбергом, где Ивана Андреевича Сапоненко зацепил осколок мины. И пронзительный запах цветения, подхваченный порывами ветра, с днепровских круч приплывал на сборочную площадку и смешивался с запахом солярки, разогретого металла, изоляции, будоражил мысли, отвлекал от работы, которой было выше головы, потому что шла сборка большой машины. Вчера было воскресенье, и в гости приехали брат с женой, сестра с мужем. Посидели сначала хорошо, душевно. Только в середине вечера жена стала сестре жаловаться, что вот он все время на заводе да на заводе... Участок садовый совсем забросил, и ей приходится одной и ветки подрезать, и опыление делать, и удобрения доставать. И, наверное, опять в это лето отпуска не будет, зимой придется отгуливать. А все из-за этой машины, будь она неладна. Еще и неизвестно, получится ли что-нибудь путное.

После таких слов застолье, конечно же, сломалось. Хорошо, брат Григорий заступился. Его жена уважает: он из рабочих, сам уже не мальчиком — зрелым дядей в инженеры вышел, начальником участка на заводе работает, он-то в курсе всех дел. Потом сестра Надя, она кладовщица в инструментальном, тоже поддержала. Машину века, дескать, он собирает.

Собирать-то собирает. Да что, действительно, получается? Пока одни заботы. А в отпуск уж наверняка удастся пойти только осенью. Хотя по графику должны они кончить сборку в июне. Потом дело наладчиков. Но график графиком, а ни одна машина еще не шла так туго. Сколько он их собрал с тех пор, как пришел к Евгению Оскаровичу Патону, их давнему соседу по Буче, есть такой дачный поселок под Киевом. В сорок седьмом, когда Иван Андреевич демобилизовался и раздумывал, как жить дальше, старший Патон и посоветовал идти к ним в институт, в мастерские. Завода этого тогда и в мечтах еще не было.

Начал электромонтером. В армии, хоть и война шла, все же кое-какие навыки получил. Опять же до мобилизации семь классов окончил. По воскресеньям, когда Евгений Оскарович на дачу приезжал, случалось с Батей беседовать. Тот и поругивал его, что не хочет Иван Андреевич дальше учиться, и советовал хоть еще одну специальность приобрести. С легкой руки Бати и пошел он на курсы слесарей-сборщиков. А уже дальше все покатилось как по маслу. Подсобные мастерские стали опытными и затем в завод переросли. Вместе с предприятием и он, Сапоненко, в рост пошел, стал мастером высшего разряда, бригадиром, получил медаль «За трудовую доблесть», медаль ВДНХ, заслужил звание ударника коммунистического труда. Работу его знают и ценят.