Вера Дорофеева - Истории без любви

Даже когда они просчитались в параметрах пушки, то и эту ошибку восприняли без надрыва, как должное, легко и просто. Хотя заказчик в лице все того же посланца Института космических исследований ударился в панику: аппарат под угрозой, сроки испытаний и эксперимента обязательно будут сорваны. Им понадобилось всего полчаса, чтобы убедить москвича, что это дело поправимое и на то, чтобы «вписаться» в проектное задание, уйдет всего несколько дней. Причем тон их объяснений был таким спокойным, а доводы такими неоспоримыми, что паника улеглась сама собой.

В последние месяцы перед поездкой на ракетодром, с которого должна была стартовать «Зарница» (так назвали новый аппарат), все в лаборатории жили как бы в двух измерениях. Прошли первые испытания. Было ясно, что надо еще работать. Шелягин и его товарищи дневали и ночевали на Опытном заводе, стараясь протолкнуть «Зарницу» вне очереди. Мудрый Асаянц — директор завода — был атакован ими не единожды и поспешно сдался, отдав распоряжение пропускать заказ «этих молодчиков» вне всяких графиков. Начальники цехов, завидев сквозь стеклянные стены кабинетов, находящихся под самой крышей, кого-нибудь из космической группы, срочно закругляли все дела и спешно, а главное незаметно, покидали свои обители. Мастера участков и рабочие, махнув рукой на все, откладывали в сторону плановую работу. Они знали Шелягина еще по работе над «Вулканом» и хорошо запомнили его всесокрушающую напористость. Тут лучше было уступить. Зато и исследователи терпели всех, кто желал посмотреть опробование новой аппаратуры на заводском стенде. Еще бы, установка полетит в космос!

На первую пробу собралась порядочная толпа. Директор завода стоял в первом ряду и поглаживал свои седеющие щеголеватые усы. Отсутствующим взглядом Шелягин оглядел собравшихся. Для него не существовало ничего, кроме аппарата. Он еще раз обошел стенд и бросил короткое: «Давай!»

Собственно, толпа собралась зря. Никакого эффектного зрелища и не могло быть. Просто на приборе переместилась стрелка, а на экране осциллографа взметнулась зеленоватым горбом кривая: есть! И сразу же горб опал, а стрелка вернулась на ноль. Пробой. Пушка не вела стрельбу залпами, посылая электроны порциями, как это было необходимо, а работала непрерывно. Попробовали снова. Опять пробой! «Прозвонили» всю систему. Пустили вновь. Пробой...

Разочарованная толпа понемногу начала редеть. После третьего неудачного пуска директор подошел к Владимиру и смущенно сказал: «Меня ждут дела. Если что-то понадобится, я у себя». Сотрудники лаборатории остались одни. Владимир выразительно заметил: «Когда требуется подумать, зрители необязательны...»

И потянулись дни, лихорадочные, напряженные, когда усилия создателей «Зарницы» сконцентрировались в единый мощный целенаправленный теоретический пучок. Один, главный, вопрос: «Почему?» — рождал сотни мелких, грозивших захлестнуть исследователей с головой. Одно цеплялось за другое, выстраиваясь в длинную вереницу, казалось бы, неразрешимых проблем.

Не раз и не два они меняли технологию, режим испытаний, но дальше дело не шло.

Чтобы установить диагноз, в лаборатории собрался консилиум. Методичный и дотошный Шелягин записывал все предполагаемые причины сбоя. Набралось их порядочно — две колонки на одном листе бумаги. А сроки подпирали.

Предположения, высказанные на совещании, они проверяли на стенде. И всякий раз Владимир произносил слова, некогда сказанные в аналогичной ситуации академиком П. Л. Капицей: «Ну что же, сегодня мы стали чуточку умнее». И при этом удовлетворенно зачеркивал жирной чертой на памятном листе одну из предполагаемых причин отказа.

Сегодня в отчетных документах по «Зарнице» можно прочесть: «Обнаружено, что диапазон регулирования был недостаточным». Всего одна фраза. Но как трудно далось им слово «обнаружено»! Сколько на это ушло времени, сил! Сколько понадобилось уговоров, аргументов на Опытном заводе, чтобы там «в последний раз, честное слово, самый последний» пошли навстречу, вновь закрыли глаза на график, план, производственную программу, прогрессивку и сверхурочную работу! Сроки поджимали...

И случилось так, что в одночасье, без зрителей и болельщиков, в субботний вечер, когда цехи завода почти опустели, аппарат заработал в том режиме, который был нужен. Владимир вместе с товарищами молча плечом к плечу стояли и смотрели на зеленоватый, перечеркнутый легкой сеткой координат экран. Они чувствовали себя обессиленными и опустошенными, как альпинисты, совершившие трудное восхождение.

В прохладе «Кулинарного комплекса» вареники стыли быстро, покрываясь радужной пленкой неведомого жира. И все же здесь кормили лучше, чем в институтской столовой. Потому-то это разностильное заведение — помесь третьеразрядного бара и столовой самообслуживания — так почиталось всеми поколениями патоновцев. В обеденный перерыв солидные доктора наук и кандидаты неторопливо разделывались здесь со столь же солидными эскалопами, ромштексами и антрекотами, с достоинством запивая все это компотом, заедая клубничным муссом. Младшие научные сотрудники и техперсонал налегали на демократичные дешевые вареники и шипучую «Киевскую воду». Но главное, в «Кулинарном комплексе» можно было посидеть и поговорить всласть, без помех. Надо было только вплотную придвинуть к столику, за которым обосновался с собеседниками, пустые стулья, и спокойствие обеспечено. Это был негласный этикет, который не рисковал нарушить никто, каким бы званием ни обладал и как бы высоко ни стоял в институтской «табели о рангах».

Сколько интриг «местного лабораторного значения», сколько жгучих институтских романов начиналось в этих узких стенах, за ординарными столами с гигиеническим покрытием, под добротный запах борща, неистребимо и стойко пропитавший все кафе и столовые от Бреста до Владивостока!

...Валентин Белогуренко подцепил вилкой увесистый вареник, критически посмотрел на него и отправил в рот. Неторопливо разжевал холодное клейкое тесто, проглотил и только тогда продолжил начатую мысль.

— Ты думаешь, Женя, это конец всему. А на самом деле только начало. Знаешь, в чем твоя главная беда? Ты романтик.

— Чушь. Скорее ординарная неудача, от которой выть хочется.

— Вот это-то, брат, и есть романтика. Раз от неприятностей хочется завыть в голос, — значит, пока еще все воспринимаешь сердцем, а не разумом. А сердце надо беречь даже в нашем молодом возрасте.

— Ну и что ты предлагаешь?

— Не выделять при неприятностях лишний адреналин, как авторитетно пишет всеми почитаемый журнал «Здоровье», и перековаться в циника.