Вера Дорофеева - Истории без любви

За что? Почему? Кто-то посоветовал обратиться к Патону. Это было время, когда уже существовал Институт электросварки, и к нему относились серьезно, а с трудами патоновцев познакомились на многих предприятиях страны.

Я помню в деталях не только первый разговор с Евгением Оскаровичем, но и дату. 3 июня 1937 года. Высокий старик с седыми запорожскими усами исподлобья посмотрел на меня. Документы академик отложил в сторону и произнес свое традиционное: «Ну-с, батенька!»

Он задавал вопросы по химии металлов, расспрашивал о преподавателях Индустриального института, рассказывал, чем мне придется заняться в первую очередь. Когда же я попытался заметить, что отчислен из аспирантуры, то академик сердито проговорил:

— Вы инженер-химик?

— Да, но...

— Завтра выходите на работу.

Так я стал патоновцем и не жалею, потому что в этом институте каждая работа для меня интересна. А что еще надо ученому?

Сегодня произносят много слов о том, что наука из сферы чистого познания перешла в сферу производительных сил. Что ж, все правильно. Но в патоновском институте наука всегда была реальной производительной силой, всегда имела четкий, ощутимый выход в практику. Это, если хотите, было кредо Патона-старшего, и оно свойственно его сыну да и всем нам.

В предвоенные годы главным направлением института стала автоматическая сварка.

Хор Пятницкого еще задорно пел: «Эх тачанка, ростовчанка, наша гордость и краса...» А Евгений Оскарович говорил нам: «В крупном тактическом значении танков для будущей войны теперь никто не сомневается...»

Батя — так называли Е. О. Патона за глаза все сотрудники, — как никто другой, понимал, чувствовал время, его задачи для науки.

Для всех нас это стало окончательно ясно, когда в тылу, на Урале, страна напряглась для разгромного удара.

Сшивать металл быстро и качественно, будь это листы танковой брони или рамы для сеялок, — вот главная задача, которую ставил перед нами тогда Е. О. Патон. Но было бы неверно воспринимать ее только как задачу чисто техническую. Если в покорении ядра ученые шли от познания свойств атома к задаче конкретной — обузданию атомной энергии, то в сварке все было наоборот. Решая задачи конкретные, зачастую чисто технические, Е. О. Патон и его сотрудники все больше углублялись в вопросы теории, познавая неведомое, постигая определенные закономерности поведения металла в различных условиях.

В конце тридцатых годов институт уже стал самым авторитетным в стране научным учреждением, где занимались всеми вопросами, имевшими отношение к сварке. Сюда обращались за консультациями и с просьбами по самым неожиданным проблемам. Например, моя первая научная работа в институте...

В тот год, когда я поступил к Е. О. Патону, из Москвы пришло письмо. Строители и архитекторы, которым предстояло возводить Дворец Советов, просили разработать такой способ сварки каркаса здания, чтобы можно было обеспечить долговечность стыков минимум на сто лет. А что может повредить металлу? Коррозия. К тому времени уже было разработано несколько способов сварки и клепки, оставалось лишь выяснить, какой из них меньше всего подвержен коррозии.

Вначале Евгений Оскарович поручил эту работу другому сотруднику. Хороший был хлопец, большой общественник, вся грудь в значках: и ворошиловский стрелок, и парашютист, и член МОПРа. Работник был очень решительный. Не долго думая, он взял образец сварной и клепаный, поместил их в банки с водой. Рассудил так: через три месяца образцы выну, удалю ржавчину, какой образец потерял меньше металла, тот и годится... Известная логика в этом была. Но Патон не был бы Патоном, если бы пропустил такой «арапский номер». Через две недели он вызвал этого сотрудника к себе и потребовал отчета в работе. Дальше был большой гром с традиционным обращением: «Вы, батенька, нам не подходите. Лучше уйдите сами...»

Патон поручил это исследование мне и дал на разработку методики две недели. Надо было подумать, как смоделировать процесс коррозии. Точно в срок я принес Бате план исследований. Он посмотрел и сказал, чтобы я собирался в командировку в Москву, к академику Кистяковскому. Пусть тот решит, годится моя методика или нет. Кистяковский признал методику «разумной». Но...

Вот здесь-то и начинается история, которая, на мой взгляд, дает ясное представление о взаимоотношениях Евгения Оскаровича с сотрудниками, о том, что впоследствии получило название «патоновская школа».

Для испытаний нужна была перекись водорода, что-нибудь килограммов триста. Дал заявку снабженцам, жду. Дня через два приходит секретарь: «Зайдите к Евгению Оскаровичу». Прихожу, академик сидит мрачный, насупившийся. Посмотрел на меня исподлобья и говорит:

— Вы, батенька, знаете, сколько вашей перекиси отпускается во все аптеки Украины?

— Откуда же мне знать, Евгений Оскарович? Волосы я не крашу.

— Так вот, на все медицинские учреждения республики перекиси водорода отпускается в год ровно триста килограммов. Вы придумали эту методику, вам, батенька, и добывать ваш препарат. Письма рекомендательные напишу, но бой вам предстоит большой, чтобы выбить эту самую перекись. За пять дней должны обернуться...

Я рассказываю все это, чтобы было понятно, каким был стиль работы в институте с самого начала. Собственно, каждый бывалый патоновец может поведать нечто подобное. Когда в пятидесятые годы строился знаменитый мост через Днепр, то технологию для сварки опор разработала Софья Аркадьевна Островская. Батя утвердил технологию и сказал: «Вот и прекрасно, батенька! Ты разработала, ты и внедряй. Пока мост не закончат, тебе в институте делать нечего...» Тогда, в Москве, я с руганью, с нервотрепкой, поднимаясь по инстанциям, дошел до замнаркома и достал перекись водорода. Провел исследования, получил интересные результаты. Евгений Оскарович просмотрел отчет и сказал: «Готовьте диссертацию». Закончил я ее в июне 1941 года.

Когда началась война, Евгений Оскарович был в командировке на Урале. К тому времени автоматическая сварка «голым электродом под слоем флюса» уже не только получила прописку на предприятиях страны, но была узаконена в правах постановлением СНК СССР и ЦК ВКП(б).

Встал вопрос об эвакуации института. И здесь тоже проявился характер Патона, его взгляд на роль исследователя в жизни страны. Для эвакуации Евгению Оскаровичу предложили один из южных городов. «Там тепло, фрукты почти круглый год, с помещением тоже не будет затруднений». Патон ответил собеседнику в своей неизменной манере: «Можно подумать, батенька, вы мне путевку на курорт предлагаете. Какое солнце, какие фрукты, когда война? Наше место там, где развернется выпуск боеприпасов и вооружения. Для нашей работы необходим один из центров тяжелого машиностроения. Думаю, на заводах Нижнего Тагила нам дело найдется».