Вера Дорофеева - Истории без любви

Так вот, дали нам французы вакуумную камеру для отладки инжектора. Посмотрели мы ее — не то. Нет доступа к электросистеме. Говорим об этом. Они согласно кивают: пожалуйста, переделывайте, только сроки... Ладно. Перемонтировали камеру быстро. И через три дня продемонстрировали всю работу аппарата. Инжектор работает. Французы удивляются, восторгаются. Жюль поднимает большой палец: «Во!» Потом через переводчика: «Разбирайте все. Давайте стыковаться».

Через неделю наш зал вообще не узнать. Не лаборатория, а полигон. Французы дают команды по морскому счету: «Реди... стеди... торн!» Мы одновременно по-русски: «Пуск!» И включения, как орудийные залпы: «Бух! Бух!» Для непосвященных людей все выглядит очень впечатляюще. А на самом деле — полный конфуз. Первые же включения инжектора выбивали остальные приборы. Уже третья и четвертая команды не проходят. Все-таки сильный аппарат мы сработали.

Но мы недаром еще с «Зарницей» намучились. У нас свои секреты. Поставили машину на мягкий режим работы. Снова: реди... стеди... торн! (Потом выяснилось, что это морской счет команды «К повороту!»). Но главное, мы «завели» французов. Работают вместе с нами. День уже давно кончился, а никто не уходит: ни техники, пи научные сотрудники. Жюль Шарль только руками разводит: «Что скажет профсоюз? Сплошные нарушения». А сам, мы видим, доволен. Потом узнали: в случае удачного завершения эксперимента тем, кто отличится, Жюль обещал поездку в СССР.

В общем, поставили мы машину на мягкий режим. И пошло дело. У нас почти все в порядке. Все команды проходят. А у французов нет. Им надо лезть в свои приборы. А камеры у них закрытые, доступа к электросистеме нет. Они к руководству: «Дайте советскую камеру», то есть ту, что мы переделали, в которой инжектор и электрохозяйство выведены наружу. Дали. Они залезли, разобрались. Все ясно: загвоздка в программере. И тут на сцену, как в том анекдоте про цирк, вышел Юра Ланкин «в белой манишке...»

Как только приехали, мы посадили Юру за стол и сказали: «Думай, Юра, думай. Делай что хочешь, но программер дай». И Юра сидел, не поднимая головы, отрешившись от всей кипящей жизни, которая вот уже два месяца шла в нашем зале-лаборатории. Даже по вечерам в гостинице, куда уже все возвращались без сил, он штудировал справочники, журналы. И все это время что-то клепал, собирал, опробовал. Одним словом, тихо и незаметно, как потом в шутку сказал Жюль Шарль, «готовил свой королевский выход». И вот, когда все, казалось, дошло до мертвой точки, выхода нет и не предвидится, а французы в отчаянии говорят, что не могут в столь короткий срок переделать свой программер, Ланкин застенчиво произносит: «Мне кажется, я могу быть полезен».

Ну что тут говорить! Скромность ведь тоже иногда порок, застенчивость — тем более. «Может быть полезен»! Посмотрели мы программер и не знаем, то ли сразу же бить Ланкина за скромность, то ли подождать испытаний.

Словом, поставили наш программер. Снова команда: «Пуск!» Все идет нормально. Наша установка не сбивается. Все команды проходят. У французов вроде тоже. Но Ланкин чувствует, что у хозяев возможность сбоя все же остается. Мы сказали им об этом. Сначала французы отмахнулись: дескать, русская перестраховка, все делают основательно, с запасом, вот и паникуют. Но потом призадумались.

Тем более мы настойчиво говорим: «Аппаратура может не выдержать программу не по нашей вине. Лучше сейчас на месте разобраться, чем в последний момент на Кергелене».

Опять тревога, опять волнения. Французы пошли к физикам, которые, в основном-то, и есть «заинтересованные лица» в предстоящем эксперименте. И пошло-поехало: предположения, вопросы, расчеты по традиционной схеме: «А что будет, если так будет?» Физики взяли тайм-аут и совещались уже без нас. Мы же обрадовались, решили побродить по Тулузе. Но нас уже зовут, чтобы «объявить приговор». Одним словом, физики все обсудили и сказали, что, даже если возможен сбой, эксперимент все равно будет ценным. Единственное — считать несколько сложно, расшифровка будет длительной. Но все равно успех обеспечен.

И вот наступил день генеральной репетиции. Мы все вылизали, все подчистили, все проверили. Устали так, что нет сил и волноваться. А французы только темп набрали. И видим, впервые занервничали по-настоящему. Опять в зале полно руководителей КНЕСа, опять журналисты, опять фотографируют аппаратуру, нас вместе с французскими учеными.

И отдельно, как прима-балерину, Юру Ланкина, а он от смущения только карандаш в пальцах крутит. Потерпел немного, а потом как-то незаметно ускользнул.

Решено было произвести пять-шесть пусков подряд, чтобы убедиться: аппаратура не сбивается. Теперь дело прошлое, не стыдно и признаться. Все у нас было отлажено, проверено, а вот поди ж ты, когда наступил этот момент перед испытаниями, я вдруг почувствовал: волнуюсь так, что руки дрожат. Почему, отчего? Не знаю. Уже пуск идет, а я все не могу унять эту дрожь. Только когда первый пуск прошел, успокоился. Все сработало нормально.

А затем второй, третий, четвертый. Мы обнаглели, говорим хозяевам: «Давайте попробуем аварийные ситуации». Они сначала оторопели. А потом согласились. Но и здесь все прошло.

Гоняли мы аппаратуру уже на каком-то крайнем пределе, словно шли по бровке: чуть оступился — и конец дистанции...

Только когда этот день прошел, мы вдруг огляделись и увидели, что же за два месяца нашего сидения в Тулузе изменилось в природе. Когда мы улетали из Киева, был май, весна вступала в свои права. А теперь здесь уже бушевало знойное лето. У Ланкина и других сотрудников путь из Тулузы лежал прямиком на остров в Индийском океане. А я наконец-то возвращался через Париж домой.

Саксофонист многозначительно подмигнул трубачу, Тот с видом заговорщика кивнул контрабасисту. Через мгновение двухэтажный зал ресторана «Динамо» поплыл по неспешным волнам «Черемшины». Внизу на полированной площадке танцевали хмельные пары. А оркестр, разместившийся на выдающейся уступом площадке вверху, был похож на дружную шайку веселых пиратов, захвативших капитанский мостик.

На левом крыле галереи, почти рядом с оркестром, за опустевшим банкетным столом сидели усталые Леся и Евгений Дейнеко. На противоположном крыле сотрудники института кибернетики тоже отмечали защиту диссертации. И во время танцев «мужской стол» сварщиков совершал паломничество напротив, наперебой приглашая хорошеньких кибернетичек.

Внизу, мгновенно ориентируясь в тесной толпе танцующих, Валя Белогуренко ловко вел в танго свою гренадероподобную партнершу. Несколько устарело, по моде пятидесятых годов, но изящно и лихо, танцевал Шеф с томной тоненькой крашеной брюнеткой. И люди в пестрой, плотной, на первый взгляд, беспорядочной толпе танцующих согласно неведомым законам полированной площадки, текли, двигались, сталкивались и расходились, подчиняясь ритму, мелодии, забывая каждодневные заботы и только что оставленные споры о работе там, за ресторанными столами.