Альберт Карышев - В День Победы

Был воскресный день. Хозяйки мыли окна, предварительно натирая их влажным зубным порошком или мелом. Стекла приобретали белые разводы и потеки, после от чистоты становились невидимыми изнутри комнат. Сашка с самого утра напился. К нему заглянули две пожилые соседки и вынесли Сашку в тень дома на траву. Он полежал, а они совершили уборку в его заскорузлом жилище, в результате определился цвет стен и потолка, а чтобы оттереть пол, соседкам пришлось местами использовать топор.

К полудню жители окраины постарались закончить все домашние дела. Женщины расцвечивали улицу ситцевыми платьями. Мужчины надели чистые гимнастерки или праздничные гражданские пиджаки. За руки отцов и матерей цеплялись дети. Семьи шли погулять — одни в речные луга, других собирал маленький окраинный рынок, скорее, свободный торг под открытым небом, где в качестве товаров представлялись первая зелень, поношенная одежда, веники да деревянные грабли и всякие мелкие хозяйственные железки. Пока Сашка спал, тень возле дома укоротилась. Чтобы не напекло человеку голову, те же соседки подняли Сашку. Инвалид попросил вынести ему средство передвижения; потом взобрался на колеса и куда-то поехал.

Наконец он приблизился к ларьку, ощущая пламя в желудке. Здесь снова толкалось много разного люда, но меньше стало хамства, подходили и солидные люди — пропустить по случаю воскресенья кружку пива, которое любители заедали высушенной речной рыбкой или вареными раками. Но ларьку оставалось существовать недолго. К нему подступала траншея. В нее укладывалась чугунная труба — позже ее присоединили к центральной водонапорной системе. И ларек оказывался совсем некстати перед фасадом нового здания. Его еще не было, но для строительства изготовили бетонные плиты, известку и кирпичи; а прежде самосвалы возили щебень и песок и опрокидывали эти материалы в неприглядные водоемы окраины.

Избегая всяких вмешательств в свою личную жизнь, Сашка поскорее опохмелился. Он осмелел, направился дальше, и оживленные люди вызывали у него зависть и грусть. Он точно проспал целый период жизни города и теперь удивлялся тому, как все вокруг начало изменяться: окраина расстраивалась и свежела, веселели лица, улучшались костюмы…

Рядом с Павлом шла его мать. Танкист вцепился в костыли и напрягся. Мать хотела казаться бодрой и улыбчивой. Она надела светлое платье. Но в глазах Надежды Андреевны уже появилось предчувствие, из-за которого было тягостно смотреть ей в глаза. В облике Зотова Сашку насторожили зловещие признаки: странно побледнели ожоги и шрамы, глаз закатывался, тело внезапно содрогалось, будто Зотов начинал рыдать. Горожане кланялись, улыбались, чтобы выглядеть поприветливее, а видавшие виды фронтовики хмурились в задумчивости и смущались у танкиста за спиной. Мать взяла Павла за плечи, и он вдруг повернулся к ней с грубым, от отчаяния слабосильным окриком.

— Полегче, полегче, Паша, на костылях-то! — забормотала она, не отступая. — И не ругайся, пожалуйста! Не обижай, сынок, мать!..

Солнце было ярким и горячим. Как кулачные бойцы, схватились из-за корки воробьи, взъерошились и полетели догонять друг друга; над крышей кто-то запустил голубей, и тяжелые птицы оживили небо трепетом и белизной. Там, где помногочисленнее был народ, прошли ребята с гитарой, не увидев Зотова; потом пронесся реактивный самолет, на небольшой высоте, и горожан ошеломил неслыханно громкий и резкий звук. Жизнь становилась теперь все громче и размашистее, А в одном направлении улицы будто невидимо и неслышно бил пулемет, и против него держался последний солдат…

Сашка Матрос проезжал неподалеку от Зотовых и не сводил с них глаз. Вдруг Павел остановился, покачнулся, и мать едва успела подхватить его под мышки. Танкист выпустил костыли и стал опускаться матери на руки. Он что-то попытался произнести, но только замычал, словно разгневанный глухонемой. Рядом с Зотовым вскрикнула какая-то женщина и зажала себе рот ладонью. Надежда Андреевна, озираясь, держала сына и боялась его уронить. Здесь, посреди улицы, под летним солнцем и светлым небом, когда горожане отдыхали и выглядели ничем не озабоченными, Павла настиг паралич, как пулеметная очередь. Мужчины, что были поближе, успели поднять его на руки и молча понесли. За ним спешила мать, приговаривая:

— Поосторожнее, прошу вас! Пожалуйста, поосторожнее!

К вечеру засветились окна и уличные фонари. Став побогаче электроэнергией, город уже выделил ее окраине. Молодежь бродила парами и целовалась, не думая про заботы на утро. Взрослые жители спокойно готовились ко сну. Они не знали покоя, когда шла война. В теплую ночь были открыты окна, и соседи перед сном окликали друг друга. Высунулся даже Михеев, который всю жизнь чего-то боялся, а во время войны запирал дверь покрепче, ночью на стук не отзывался, и окна укрепил железной решеткой. В доме у Зотовых находился врач. Он держал запястье танкиста и глядел на часы. Тикали ходики на стене, билась о колпак светильника ночная бабочка. Под пальцами врача все трепетал пульс — то учащенно, то приторможенно. Лейтенант распластался и ослеп. Он теперь лежал безропотный.

В доме у Зотовых горел свет ночника и за занавесками виднелся силуэт матери Павла — сперва расплывчатый и колеблющийся в глубине комнаты, потом неподвижный и выразительный вблизи сына. Сашка в это время снова возвращался к себе домой. Ночь была тиха, с нежным дуновением, звездами и месяцем, а вдали за лугом осела и застыла облачность.

В городе происходили новые перемены. Жители приводили в порядок улицы. В магазины привезли муку, и горожане испекли себе пироги и булки. Из центра на окраину пошли автобусы. Но дорога была плоха, а местами после дождей непроходима. Поэтому скорее взялись дорогу выравнивать, присыпать щебенкой и уплотнять катками, наконец на окраину доставили железные корыта, развели под ними костры и с чадом заварили асфальт.

Не хватало людей. Надо было делать все сразу: водить грузовики и автобусы, строить дороги, ремонтировать обувь, крутить кинокартины, торговать, учить ребят в школе, писать в газеты, пилить, строгать, заколачивать гвозди, печь хлеб и сидеть над бухгалтерскими отчетами. Но инвалиды войны еще терзались без радости движения и труда. Некоторые, отчаиваясь, делались циничными, одинокие горько размышляли, для чего и кому нужны, и их души кровоточили как незаживающие раны. Самолюбие и обида удерживали этих людей от предлагаемой им легкой работы. И Сашка в свое время ничем от них не отличался…

Его рукам нужна была лишь небольшая тренировка, чтобы они взялись за напильник и повели бы инструмент с ощущением будущей формы детали после того, как металл зажат в тиски. Но то, что он мог делать до войны, требовало полноценного здоровья, и за напильник он не взялся.