Альберт Карышев - В День Победы

Гости расселись, где кому нравилось: на стульях, на кухонных табуретках, на гостином диване, к которому был придвинут праздничный стол, а сам Егор Крылов — на почетном месте, во главе стола, лицом к приоткрытой балконной двери. Сначала Крыловы смотрели военный парад на площади, а к шести вечера встретили дома гостей.

Егор вырядился сегодня в свой редко надеваемый пиджак, к которому были прикреплены награды (среди медалей одна «За боевые заслуги», другая «За отвагу», третья «За взятие Кенигсберга»; орденов он удостоился четырех: Красного Знамени, Красной Звезды и двух Славы — II и III степеней). Накануне Крылов сходил в городскую баню и напарился с веником, жгучим сухим паром от воды, выплескиваемой черпаком на накаленные булыжники; дома тайком от сына и снохи распечатал на кухне «маленькую» и выпил рюмку: как положено после бани.

Пока рассаживались и двигали стульями, слышались оживленные голоса, не очень натуральные восклицания и малозначащие фразы, свойственные первым минутам знакомства присутствующих. До этого гости жались по углам, знакомые меж собой разговаривали, одинокие переминались с ноги на ногу и довольно натянуто улыбались, часть ребят курила на балконе, и слабый запах табачного дыма упрямо тянулся в помещение. Теперь за праздничным столом, который был накрыт скатертью, заставлен вином, закусками и хрустальными рюмками, установилась относительная тишина. С улицы веяло прохладой; в чьем-то окне мягко играла радиола: «Соловьи, соловьи…»

Взгляды гостей обратились к сыну Егора Осиповича, к Петру; он поднялся, позвенел ножиком по бутылке с вином и приготовился сказать тост. Рюмки были наполнены. Петр обвел всех глазами. Это был рослый молодой мужчина, с мальчишескими вихрами на голове, по виду покладистый и простодушный. Он стоял, прислонившись к ребру стола и немного согнувшись. Его миловидная, пухленькая и, кажется, довольно властная жена Татьяна сидела рядом и насмешливо посматривала на мужа. Молодые супруги могли чувствовать себя нынче вольными птицами, ибо отвели своего маленького ребенка к престарелой теще Петра, которая сама из-за болезни ног пойти в гости к Крыловым не решилась.

— В этот день сперва выпьем за тех, кто не вернулся с полей войны, — сказал Петр, краснея от важности. — Почтим их память вставанием. Чокаться нельзя.

Все поднялись, молча выпили.

Следующий тост «за победу» предложил один из товарищей Петра, черноволосый усатый парень в красном джемпере, а потом — опять Петр. Глядя на отца с любовью, он сказал:

— Теперь за моего батю. Он всю войну провоевал. В одном бою четыре немецких танка подбил. Выпьем, друзья, за солдата Егора Осиповича Крылова! Хай ему живется сто лет! Ну, за тебя, батя! Желаю здоровья и всего такого!..

Крылов-старший охотно выпил, закусил и начал смотреть на молодежь. Ему было шестьдесят с небольшим лет, и каждого из присутствующих он возрастом превосходил вдвое. Немного спиртного, что он употребил, несколько разморило Егора, придало ему блаженства, ласковости, душевной слабости, и он, улыбаясь с готовой пролиться негорькой слезой, благодарно и отечески думал: «Эх, ребятки вы, ребятки! Хорошие вы, молодые! Люблю я вас всех!..»

Гости становились общительнее и веселее. Товарищи Петра начали снимать с себя пиджаки и вешать на спинки стульев, ослаблять узлы галстуков, ближе придвигаться к своим подругам и даже, пока еще неуверенно, обнимать их одной рукой. Все раскраснелись, некоторые покрылись капельками здорового пота, все светились к улыбались, розовогубые, со свежими щеками и редкими несуровыми морщинками.

Петр, сам продолжая есть с большим аппетитом, поднимал голову от тарелки и, спохватившись, говорил отцу:

— Ты закусывай, закусывай! А то захмелеешь быстро! Кушай как следует! И вообще!.. Твой ведь праздник!

При этом округлял глаза и вкладывал в слова много чувства.

— Да я уже поел, — отвечал Егор Крылов умиротворенно и расслабленно. — Больше вроде не хочу.

— Чтобы не офонареть, — заметил один из гостей, флегматичный парень с толстыми губами, — чтобы не офонареть, говорю, надо перед тем, как водку пить, съесть двести грамм сливочного масла. Тогда хоть четверть.

— Зачем же масло есть? — спросил Егор Осипович с улыбкой. — Чего ж вино зря переводить?

— Нет, ты ешь, батя, ешь! — настаивал Петр. — Смотри, а то больше не дам выпить! Шучу, конечно!.. Молодец ты у меня! Любим мы тебя с Таней! Давай поцелуемся!.. Только ты ешь! Хочешь, салату положу? Таня, подвинь салат!

— Давайте, папаша, я вам сама положу, — ласково произнесла жена Петра, приподнимаясь и протягивая руку, уже разгоряченная вином, такая интересная в своем новом цветастом платье, волнисто завитая, но Егор мягко остановил ее и ответил:

— Нет, ребятки, покуда не хочу. Благодарствую.

Он видел, что все меньше привлекает к себе внимание молодежи, но не сердился, ибо понимал естественность того обстоятельства, что молодые есть молодые, у них, что ни говори, свои интересы, и если старикам в День Победы подчас хочется плакать, то это вовсе не значит, что надо склонять к тому же и молодых. Гости уже вовсю болтали о посторонних предметах. Парни курили, стараясь не ронять пепел на пол и на белую скатерть, однако стряхивали его не только в пепельницы, но и в опустошенные тарелки. Егор Крылов все улыбался чему-то. Бывший солдат-артиллерист сидел, отодвинувшись от стола, ссутулившись, сложив крест-накрест на коленях тяжелые руки. Он был невелик ростом и худощав. В его зачесанных назад волосах еще мало светилось седины, но волосы стали редкие и тоненькие — так и хочется назвать их волосиками. Лицо у Крылова-старшего своим выражением походило на лицо Иванушки-дурачка, героя русских сказок: в нем затаилось простодушное, но вместе с тем хитроватое выражение, над легко складывающимся в улыбку ртом располагался аляповатый нос, теперь, в этих летах, дряблый, с черными точками. А вот щеки были хотя и морщинистые, но по-юному розовые. Поверх белой, настиранной снохой рубашки, у Егора Осиповича висел жидкий галстучек «селедка».

— Музыку бы, — оказал он.

Тотчас все обернулись к нему, захлопали в ладоши и весело закричали:

— Музыку! Музыку!

— Спеть бы хорошую песню, — сказал Егор, улыбаясь. — «Налейте в солдатскую кружку свои боевые сто грамм». Вот такую бы песню-то спеть.

Слов никто не помнил, мелодию тоже знали нетвердо, но вообще ее слышали. Среди гостей был гитарист, белобрысый серьезный парень с усами «под запорожца», с перстнем на пальце. Он неплохо подобрал мелодию. Егор сипловато, с удовольствием запел. Гости старались ему подтягивать: «Гитару возьми, струну подтяни…»