Альберт Карышев - В День Победы

— Имею право.

Жена Ксения осторожно корила Ивана Осиповича — лишь за то, что из-за него они нарушили обещание и не пошли в гости к Егору. Потом Иван засовывал руки в карманы и в полной форме матроса Военно-Морского Флота ходил за супругой, втягивая в плечи голову, манерничая и напевая:

Жена Ксения смеялась и говорила:

— Пой не пой, а все равно больше не получишь.

Вспомнив теперь обо всем этом, Егор усмехнулся про себя и стал собираться. Он надел на голову летнюю шляпу, раскрыл дверь и, точно выброшенный из квартиры громко звучавшей танцевальной музыкой, спустился по лестнице, выйдя из подъезда, на минуту задержался возле своего дома, глубоко вздохнул и стал слушать, как радиола, поставленная где-то на подоконник, играет военную песню, до слез волнующую, создающую наплыв воспоминаний:

Жаль было Егору, когда эту песню заглушила другая радиола, из которой внезапно рявкнул заграничный ансамбль.

Стемнело. Некоторые окна засветились. Перед подъездом сидели на лавочке две старухи. Егор Осипович им поклонился.

Он вышел на улицу, которая была хорошо освещена и не по-вечернему многолюдна. Звуки движения автотранспорта, разговоры и неожиданно вырывающиеся откуда-то радиопередачи соединялись в странную ненавязчивую какофонию. Крылов медленно шел и переполнялся не горечью, но скорбью. Встречавшиеся ему по дороге фронтовики, украшенные орденами и медалями, напоминали Егору Осиповичу боевых друзей-товарищей. Он начал высматривать среди них людей, похожих на бойцов его орудийного расчета. Если вон того, приземистого, кряжистого и несколько кривоногого, одеть в солдатскую одежду военных лет, то он будет похож на наводчика Гайнатуллина. А вот высокий и статный — вылитый старший сержант Рудаков. Правда, лица не видно — идет спиной к Крылову; у него нет одной руки, и рукав пиджака заправлен в карман. Третий, костлявый, удивительно подвижный и веселый, то и дело оборачивающийся к своим приятелям и что-то им рассказывающий, — точно заряжающий Семен Игнатьев… Печаль теребила Егору Осиповичу душу, вкрадчиво сдавливала горло, и словно мал ему становился воротник рубахи, казалось, слишком туго затянут галстук, и слезы щекотали в носу и застилали глаза. «Твой дружок в бурьяне неживой лежит… Выстрел грянет — твой дружок в бурьяне…»

«Эх!..» — вздыхал Крылов, тряся головой.

Парни и девушки в отличие от седых степенных фронтовиков вели себя на улице шумно. Глядя на них, Егор Осипович стал думать: хорошо, что все эти молодые люди ничем не омрачены, веселы и бойки, сыты и модно одеты. Стало быть, не зря гибли его друзья-товарищи. Он где-то слышал, будто во время войны каждую секунду погибал один человек: на счет «раз» — Гайнатуллин, на счет «два» — Игнатьев, на «три» — Рудаков, и теперь мысленно, с чувством грустного превосходства повторял: «Так-то, ребятки! Так-то, мои хорошие!..» Ему посчастливилось остаться в живых, но ведь и он не так уж мало сделал, чтобы нынче беспечно гуляла молодежь и по ночам сохранялась тишина…

Выпитое вино все же давало себя знать, Егор Осипович будто не шел, а парил на воздушном шаре, подвешенный в пространстве. Он мыслил сумбурно, хотя не помышлял совершить легкомысленный поступок. «Нужен я тут кому или нет?» — подумал он, глядя на молодежь, снующую в электрическом свете; затем снова потеплел душой, переполнился печалью и желанием рассказать про войну.

«Эх, ребятки вы, ребятки!..»

— Гуляем? — приветливо сказал он, поравнявшись с одной юной парой, и повторил с улыбкой, когда парень и девушка удивленно посмотрели на него, на его награды: — Гуляем? Вечерок, конечно, добрый. В такую погоду нужно погулять. Грех дома сидеть…

Парень был в толстой, видимо, ручной вязки, шерстяной безрукавке, надетой поверх темной сорочки, и в потертых джинсах. Его детское лицо выражало самоуверенность. На шее у него висела цепочка с медальоном, черневшим на распахнутой груди. Длинные белокурые волосы были ему по плечи. Узкие джинсы обтягивали молодого человека, и он двигался точно выхоленный бульдог. Девушка, привлекавшая не красотой, но свежестью, которая, к сожалению, с годами исчезает, была тоже в джинсах, но, в отличие от своего приятеля, тонка и стройна. Она обеими руками держалась за его опущенную руку и переступала с ноги на ногу.

— Теперь что не гулять! — продолжал Егор Осипович, видя, что они в ответ тоже улыбаются. — Ни жарко ни холодно! Вот когда была война!.. Хотите верьте, хотите нет, а я четыре танка из орудия подбил!

Они стесненно помолчали, затем девушка спросила:

— Прямо вот вы? Один?

— А кто же? Я самый, — важно отвечал Егор Осипович. — Не глядите на меня, что я такой щуплый.

— Как же вы их один подбили?

— Из пушки. Из сорокапятки.

— А вы — не того? — спросил юноша баском, с иронией человека, рассуждающего по принципу: раз я сам не видел, значит, этого не было. — Не загибаете?

— Нет, — отвечал Крылов. — Не загибаю.

— Не обижайтесь на него, — сказала девушка о своем приятеле и обратилась к тому с упреком: — Перестань, Стасик! Ты разговариваешь с человеком старше себя!

— Вы что, правда, обижаетесь? — сказал Егору Осиповичу юноша. — Тогда извините.

— Нет, не обижаюсь. К чему?.. А танки я действительно подбил. Как оно было — вставил снаряд, прицелился и долбанул. Гляжу: попал головному как раз в правую гусеницу…

Он стал рассказывать слишком горячо и от волнения заикаться, но потом заметил, что они хотя и вежливо его слушают, но стараются идти медленнее, чтобы незаметно отстать. Тут Егор Осипович почувствовал себя неловко и виновато подумал, что отнимает у них время.

— В общем, как говорится, было дело под Полтавой, — произнес он, сконфуженно смеясь. — Ну, вы идите вперед, а то я вас задерживаю.

«Молодые еще», — неопределенно подумал Крылов, сожалея, что расстается с парнем и девушкой.

Потом он опять задавал себе смутный вопрос, напрягая мозг и почему-то тревожась: «Нужен я здесь кому или нет? Вообще, нужны мы все? Мы, то есть фронтовики. Может быть, так: повоевали свое, попогибали — и с глаз долой?» Но вслед затем делал выводы, свойственные человеку доброй и честной натуры: «Откуда у тебя, Егор, столько зла? Что ты хочешь — чтобы про тебя кричали на улице? Вот он, мол, Егор Крылов! Глядите! Он воевал и четыре немецких танка подбил!..»

Ему казалось, что народ откуда-то все прибывает, и вот уже несколько раз Крылову пришлось почти протискиваться меж прохожими. Извиняясь перед теми, кого задевал, он двигался без определенной цели, и ему была приятна вечерняя прохлада, нравилось множество людей, обилие электрического света, и просто нравилось идти и думать.