Альберт Карышев - В День Победы

Штурман был невысокий, невзрачный. Одетый не по погоде легко, он пристукивал каблуками и сводил у шеи углы воротника курсантской шинели. Море «дымилось», отдавая теплоту морозному воздуху. Небо будто навечно затянулось тучами. Вблизи парохода цвет моря был серый, а к горизонту постепенно сгущался почти до черного.

Ненадолго тучи раздвигались, и море тотчас отражало солнечный луч гранями широко размахивавшихся волн, и подавленность, которую неизбежно вызывали хмурая погода, ветер и звуки волнующегося моря, сменялась хорошим настроением.

Пароход двигался с замедленной скоростью, волны его раскачивали, и в направлениях качки не было постоянства, отчего узлы набора корпуса испытывали сложные нагрузки. Что-то громыхнуло в машинном отделении в тот момент, когда пароход получил крен. Вот из-под носа ушла волна, а корма одновременно взмыла на гребне, и обнажившийся винт создал вибрацию. Пароход обледенел, и это выглядело эффектно и казалось неправдоподобным.

Штурман недавно вышел из училища. За время летних практик его руки успели несколько огрубеть, но кожа на лице была совсем гладкая; нос вздернутый и в родинках, уши «топориком»; фуражка с «крабом» была ему велика, а черная шинель становилась маловата. Он мерз нынче на вахте из-за своей непредусмотрительности, а мог бы, обратившись к боцману, получить от него полушубок, ватные штаны и кирзовые сапоги с фланелевыми портянками. Факты его биографии ничем не были примечательны. Стоит сказать, что мама хотя и посчиталась с его желанием, в общем, была против морского училища, о чем ему и заявила, заворачивая на дорогу пирожки, складывая в чемодан белье, полотенце, мыльницу и зубную щетку. В подобных случаях мамы часто не правы, и их доводы приблизительно одинаковы, но его мать огорчилась не зря: парень подавал надежды, имел музыкальный талант, десять лет обучался игре на скрипке и очень радовал педагогов.

Капитан был мужчина высокий и жилистый, со спокойными жестами и цепким взглядом. Он говорил с кавказским акцентом в речи, но выраженным слабо. Временами его голос звучал глухо оттого, что, зябко поеживаясь, он прятал нос в воротнике меховой куртки.

— Я припоминаю такой мороз. Еще посевернее. В сорок втором году мы шли в Нью-Йорк, четырнадцать транспортов и пять боевых кораблей в конвое. Был мороз, и сильно штормило. Обмерзли чуть не до клотиков, до самых салинговых площадок. Штурман у меня тогда был. Такой, Саша, как вы, молодой. Только повыше ростом. Стройный, Красивый. Звали Володя. Вы слушаете?

— Да, — отозвался вахтенный, продолжая размышлять: «Это мы проходили в училище — статистика Регистра судоходства Ллойда, раздел «Суда, пропавшие без вести». Раздел не бывает свободным, и одна из причин исчезновения пароходов — лед. Суда совершают коммерческие рейсы и ведут промысел в северных морях, и если капитаны беспечны, то обледенение может показаться им малосерьезным событием. Ураганный ветер, обрушивающий на палубу горы воды, доставит команде хлопоты, но она может лечь в койки, позабыв о морозе, и уснуть, как засыпают люди на снегу…»

С мостика было видно, как подвахтенные матросы скалывают лед. Он был повсюду. Море, волнуясь, накатывалось на палубу, и на палубе был лед — сплошной возле трюмов, с проталинами по бортам, где плескалась вода, оттекавшая к штормовым портикам. Ветер дул с севера, порывами усиливался, и начинал посвистывать в оснастке, а волны приобретали белые верхушки. Ветер мел по гребням, и брызги достигали ходового мостика, поэтому ограждение мостика с наветренного борта тоже было под ледяной коркой. Льдом были облиты кнехты, лебедки и мачты на треть высоты. Лед сверкал на вантах и штагах, а «бегучий такелаж» из просмоленной пеньки замерз с изгибами, и в изгибах лед походил на бутылки. Лед осел на обшивке корпуса, а над шпигатом, отливавшим воду из конденсатора главной машины, навис блямбой. Он был белый, немного голубой, местами гладкий, местами ноздреватый. Лед скалывали ломами, сбивали палками, рубили пожарными топорами, но он появлялся снова и снова. На лед опускались замерзавшие чайки, их жалели и брали на руки; чайки хлопали желтыми глазами и трепетали не от страха, а от холода. Постукивала машина и сбивалась с ритма, поскольку пароход преодолевал волны, менялись вахты, в положенное время команда шла в столовую. Пароход следовал с Балтики в Мурманск. В Кильской бухте его стиснул лед, затем ледокол проложил ему дорогу к Кильскому каналу. В Северном море он попал в район штормовых ветров, стал обмерзать и обмерзал уже сутки, к тому же открылась течь — результат сжатия корпуса льдом в Кильской бухте. Капитан Беридзе решил уйти в шхеры Норвегии, но молодой штурман обрадовался преждевременно, потому что радист принял сигналы бедствия. Позывные станции принадлежали гидросамолету английской навигационной службы, самолет потерпел аварию к юго-востоку от Шетландских островов, опустился на воду и обледенел. Станция сообщала координаты непрерывно, но на вопросы не отвечала, видимо, ее поставили на автомат, наконец остановила передачу, и сколько судовой радист ни вызывал ее, станция английского самолета безмолвствовала.

Пароход был загружен «по марку», лед и течь уменьшили запас плавучести. Следовало укрыться от шторма в шхерах, но пароход уходил в противоположную сторону. Капитан выглядел спокойным, даже слишком спокойным; перед тем, как он надолго задумался, а потом стал говорить, он просвистел какую-то грузинскую мелодию. Отдавая должное его выдержке, вахтенный штурман сам бодростью не заражался. Мысли его были тревожны и сосредоточивались на перегрузке судна. Правда, яркое воображение играло здесь свою роль; но не так уж преувеличенно будет сравнить перегруженный пароход с железной кружкой, наполовину залитой водой и плывущей по реке, взбаламученной ветром. «Три часа назад радиостанция гидросамолета остановила передачу, — подумал штурман. — Капитан упрямый человек. Странно, что опытный капитан поступает так легкомысленно, и он не имеет права отклоняться от курса без согласия команды, если его собственный пароход подвергается опасности».

Капитан опустил бинокль и руки в перчатках положил на брус ограждения. У него были седые усы и седые баки. Он говорил неторопливо и ровно — сдержанность была чертой его характера. Он свободно излагал за мыслью мысль, и это являлось приметой того, что капитану необходимо было высказаться.

— Володя погиб, — рассказывал он, — когда меня торпедировали во второй раз. Лед мне это напоминает… Его прислали ко мне третьим помощником. Как вы, Саша. Мы ходили с грузами в Рейкьявик, в Англию и Америку. Потом обратно. В сопровождении конвоя. Обычно эскадренные миноносцы, охотники за лодками и минные тральщики. Иногда крейсера. Были вооружены пулеметами марки «Эрликон»; у нас два стояли на шлюпочной палубе, один — на корме, один — на баке… Пришел Володя с чемоданчиком. Сперва понравился, потом не понравился. Разонравился, пока стояли в Архангельске: прячется в каюте, команды избегает. Старпом говорит: «Кого нам прислали? Почему прячется?» — «Не знаю», — говорю и однажды иду к Володе в каюту. Прихожу. Сел. Спрашиваю: «Женат?» — «Нет, товарищ капитан, не женат». — «Расскажи о себе». Рассказывает: учился в училище, отец воюет, мать в тылу работает.