Андрейс Дрипе - Последний барьер

К щекам секретаря заметно приливает румянец.

Он не привык выслушивать подобные аргументы, но, зная Озолниека, удивляться, конечно, нечему.

— Заключенным место за оградой. Это вам должно быть известно лучше, чем мне. Они там находятся по приговору суда, и нет никакой необходимости водить их повсюду. Я полагаю, мою точку зрения разделят в любой вышестоящей инстанции, а также и в министерстве внутренних дел.

— Возможно, — соглашается Озолниек. — Но это уже совсем другая тема. Поддержка той или иной точки зрения вовсе еще не означает ее непогрешимости.

С этим приходится встречаться не так уж редко. По поводу того, какими должны быть меры воспитания в колониях для несовершеннолетних, еще не раз придется поломать копья. В этой области нам не так легко удастся найти что-нибудь удачное и правильное на все времена.

— Стало быть, вы считаете, что поступили правильно?

— Считаю. И, кроме того, полагаю, что это самое отрицательное влияние вы просто придумали. Я еще не получил ни одного заявления с просьбой поместить кого-либо из городских ребят в колонию. — Озолниек смеется. — Вы говорите, заключенным положено находиться за оградой. Верно, конечно. По ту сторону — человеки, по другую — нелюди. К сожалению, в жизни не так. Сегодня, не позже как через час, я четверых освобождаю досрочно, и они выйдут в мир честных людей. И нет у них ни ножа в зубах, ни пистолета в кармане. Я не говорю, что они ангелы, но если на то пошло — ангелов нет нигде.

— И вы, может, станете уверять, что там у вас все такие хорошие?

— Нет, конечно. Но на игру ходили самые лучшие. Это было для них своего рода поощрение, а для остальных — стимул стараться. Поймите же, они всего-навсего подростки, многие из них по образу мышления почти дети. Здесь нельзя придерживаться порядка, принятого в колонии для взрослых. Я не утверждаю, что эти ребята менее опасны, но мотивы и некоторые стороны преступления зачастую отличаются. И методы воспитания тоже должны отличаться.

— Пусть все это так. Но еще и эта песня. Вы помните, о чем пели ваши?

— Насколько помню, «Гимн демократической молодежи». Чем плохо?

— Но слова-то там какие?! — воздевает к потолку руки секретарь.

— Слова очень хорошие и вполне подходят.

— Весьма! «Каждый, кто молод, встань с нами вместе…»!

Секретарь продекламировал и смолк. Озолниек разражается хохотом. Стекла в кабинете секретаря заметно вибрируют, и плафоны на люстре слегка перезвякнули.

— Грандиозно! — гудит он. — Нет, такого я себе действительно не представлял. Ну и ну! — Он еще долго не может успокоиться, но потом овладевает собой и дает слово: — Хорошо, впредь мы эти строчки петь не будем.

— И также не будете устраивать никаких шествий колонистов.

— Это пообещать уже трудней, — Озолниек продолжает улыбаться. — Поверьте, вы зря волнуетесь. Лучше почаще шугайте подростков вон из пивных или ресторанов. Понаблюдайте, чем они занимаются в общежитиях и по вечерам в парке у вокзала! Колонисты никого не испортят. Выстройте для городских ребят приличный клуб с помещениями для занятий.

— Над этим тоже подумают, товарищ Озолниек, но то, что я вам сказал, все же учтите. Молодежь должна испытывать страх перед вашим учреждением, оно для отбытия наказания.

— Да, да, конечно. Это та самая горечь, которую я вынужден ежедневно проглатывать. Меня возмущает, что в моих воспитанниках, во всех до одного, окружающие должны видеть лишь распоследних негодяев. Это мои ребята, и я знаю, что среди них много хороших и достойных людей, которые по-настоящему стали на правильный путь. — Озолниек смотрит на часы. — Разрешите мне идти?

— Да, но только серьезно подумайте над нашим разговором!

Большими прыжками Озолниек догоняет уже тронувшийся автобус, втискивается в дверь и пригибает голову, чтобы не упираться ею в потолок.

По мере приближения к колонии Озолниек все меньше думает о солидно обставленном кабинете секретаря райкома, о происшедшем в нем разговоре. Озолниек привык к тому, что его не понимают, что против него плетут интриги. Слава богу, у него не остается времени, чтобы вникать в подобные вещи — надо заниматься делом. И когда мыслями завладевает колония с ее проблемами, остальное сразу становится мелким и незначительным.

Выйдя из автобуса, Озолниек останавливается за ним и закуривает. Что поделать — сразу не бросишь, надо хоть помаленьку снизить дневную норму. Позади медленно вылезают тетки с порожними ягодными корзинами.

— Ентого там еще боятся, — ненароком слышит их разговор Озолниек. — Говорят, он по плацу ходит с плеткой и лупит, кому по глазам, кому по башке.

— Не, так не должно. Хулюганов нынче закон бережет. Честного человека еще можно прибить, но ежели ентих стукнуть, сам в каталажку сядешь. Мне уборщица из суда сказывала.

— Я ентих законов не понимаю, только ты послушай, как енти бандиты орут в воскресенье за загородкой. Думаешь, так, по своей воле? Это их колотят. Что надо, то надо. Без битья из таких людей не сделаешь. Подай-ка мою корзину! А на вид офицер этот приятный из себя. Плетку-то с собой из дому берет или…

Тетки обходят автобус и, заметив, что Озолниек стоит еще тут, сразу замолкают.

— Из дому, из дому, — серьезным тоном продолжает Озолниек и хлопает ладонью по карману кителя. — Только за ворота пройду, сразу и начинаю охаживать.

В проходной начальника уже ожидает Киршкалн.

— Все в порядке. Паспорта у меня, оркестр построен, дело только за тобой.

— Хорошо, приступаем. Я останусь тут.

Озолниек берет новые паспорта освобожденных и мысленно возвращается к только что подслушанному разговору. «Ходит по плацу с плеткой в руках». Нет, надо будет рассказать своим. Хотя за иронией кроется горькая горечь. Про колонию в народе ходят самые невероятные слухи.

Грянул оркестр. Буханье барабана гулко отлетает от забора и зданий. Озолниек выходит и останавливается напротив больших ворот, которые открываются только для автомобилей.

Первыми из-за угла школы показываются знаменосцы, за ними шагает, поблескивая медью новеньких; труб, оркестр. Сыгрались ребята еще неважно, но несколько маршей уже разучили. Вместе с Калейсом и еще двумя воспитанниками уходит и председатель Большого совета. Сегодня он командует строем колонистов в последний раз. Знаменосцы и оркестранты отходят в сторону и останавливаются невдалеке от начальника, а черные шеренги по команде «смирно» застывают на противоположной стороне дорожки.

Возле проходной сгрудились воспитатели, контролеры, работники хозчасти и бухгалтерии. Проводы — красивое событие, которое хочется видеть всем, кто только может в этот момент оторваться от работы. Музыка смолкает, и в торжественной тишине раздается низкий голос Озолниека: