Андрейс Дрипе - Последний барьер

— Что с тобой?

Киршкалн пускает в ход локти, воспитанники расступаются, и он на лестнице видит Иевиня, окруженного воспитанниками. Кто-то наклонился к спине юноши, спрашивает:

— Где?

Иевинь ощупывает рукой нижнюю часть спины.

— Здесь.

— Что случилось? — спрашивает Киршкалн.

— Пырнули…

Киршкалн выпрямляется:

— Не расходиться! Все назад, в школу!

Кто-то пробует улизнуть за чужими спинами. Кому-то это, может, и удается — во дворе уже темнеет.

Но вот площадка перед дверью опустела, и там, рядом с приступком, на земле лежит самодельный нож. Киршкалн поднимает его.

— Я пойду в санчасть, а вы их там пока придержите! — кричит Киршкалн кому-то из воспитателей и кивает на дверь школы. — Я сейчас вернусь.

Он наклоняется к Иевиню:

— Дойдешь?

— Дойду, наверно.

Первые шаги Иевинь делает довольно несмело, но потом ничего, расходится.

— Тебе не дурно?

— Нет.

Когда Иевинь скидывает в санчасти одежду, первое впечатление довольно жуткое. Нога в крови, и когда мальчик, тронув рану, видит, что ладонь вся красная, его широко раскрытые глаза вдруг закрываются, лицо желтеет и он едва не падает.

— Руки прочь от раны! — гаркает на него фельдшер и велит сестричке дать Иевиню понюхать нашатырного спирту.

Пострадавшего укладывают на топчан. Когда кровь смыли, то оказалось, ничего особенно страшного нет, нож поранил только мягкие ткани.

— Пострадал глютэус максимус, проще говоря, задница, — деловито констатирует фельдшер.

Киршкалн звонит на коммутатор в проходную и приказывает немедленно дозвониться начальнику домой, затем наклоняется к Иевиню.

— Ничего, заживет! Сидеть только некоторое время не сможешь, зад отдохнет, — шутит он и после этого спрашивает вполголоса уже серьезно: — Кто порезал?

— Не знаю.

— Брось врать!

— Правда, сейчас не знаю.

Киршкалн смотрит долгим пристальным взглядом на бледное лицо парня, в его еще испуганные глаза, придвигает поближе белую табуретку, садится и решает, что на этот раз, очевидно, можно верить.

— Рассказывай подробно все, что запомнил!

— Чего там рассказывать. В дверях затор получился, а сзади поднаперли. Я обернулся и сказал, чтобы не толкались, и сразу после этого почувствовал: воткнули и по ноге потекло теплое в башмак.

— Кто стоял впереди тебя, с тобой, сзади?

Иевинь называет несколько фамилий, но все они как будто бы вне подозрений.

— Я специально не смотрел, да и темно там было, — добавляет он.

— А когда почувствовал, ты стоял еще обернувшись назад?

Иевинь старается припомнить.

— Нет, ткнули сразу, как только повернулся к дверям.

— Значит, сзади?

— Наверно.

— И ты даже не представляешь, кто бы это мог быть?

Иевинь молчит. Он не смотрит на воспитателя, но болезненно морщится, потому что сестра бинтует рану и требует подтянуть колено и немного приподняться.

— Представить мало ли что можно.

— И к тому же иногда очень правильно, — добавляет Киршкалн.

Иевинь смотрит на сестричку, и Киршкалн наклоняется к нему ближе.

— Зумент, — шепчет паренек.

— Может, еще кто?

Киршкалн припоминает, что, перед тем как раздался крик, Зумент стоял рядом с ним. Несокрушимое алиби. Но чего ради Зумент остановился около него и выдал свою ханжескую сентенцию? А не для того ли, чтобы заполучить это самое алиби? Возможно, что и Струга оказался совсем не случайно рядом. Таким образом, оба атамана вышли сухими из воды. Не то что кто из ребят, но сам воспитатель мог засвидетельствовать их полную невиновность.

— Тогда кто-нибудь из его друзей.

— Кто именно?

— Кто его знает? Что у него — сушек мало?

— А почему ты думаешь, что к этому причастен Зумент?

Иевинь с минуту колебался, но раненую мышцу опять пронзает боль. А раз так, то дальше замалчивать эту историю нельзя. Кто знает — в следующий раз, может, прирежут насмерть?

— Мы вчера подрались. И Жук сказал: «Зуб даю».

— Ясно, — говорит Киршкалн. — А теперь лежи и не ломай над этим голову.

Оставив Иевиня в санчасти, он возвращается в школу.

Внешне Озолниек выглядит очень спокойным, впрочем, так всегда, если он взволнован по-настоящему. По поводу разных мелких повседневных нарушений и служебных неурядиц он иной раз и поднимет голос, отпустит колкое замечание, но, если неприятности крупные, он холоден и безмолвно грозен. Такой он и входит в учительскую, где воспитатели допрашивают задержанных ребят.

— Добрый вечер, — здоровается он сухо, затем отзывает в сторону Киршкална.

Слушая доклад воспитателя, начальник ни разу не перебивает, только покусывает губу и разглядывает найденный у порога нож.

— Виновный нам еще не известен, но сработано, надо полагать, по указке Зумента. Это может быть Ерум… Пока что удалось выяснить, что в толкучке у двери был и он. Удар направлен был снизу вверх, рука с ножом, значит, была опущена. Если бы в последний момент Иевинь не обернулся, лезвие вспороло бы низ живота. К счастью, Иевиню сейчас серьезная опасность не угрожает, полежит немного и поправится, — заканчивает Киршкалн.

— Лампочка на лестнице перегорела уже несколько дней назад. Мелочь, не так ли? — смотрит на воспитателя Озолниек. — Но в нашем деле, как видишь, мелочей нет. И почему в дверях возникла толкотня? Почему после кино воспитанников не построили по отделениям, а разрешили выходить из помещения толпой? Тоже, разумеется, мелочь.

Киршкалн молчит. Что тут скажешь? Конечно, сам прошляпил.

— Из штангенциркуля сработан! — подержав в руках нож, заключает начальник.

— Да.

— Как настроение в отделении? В твоем, в частности?

— Пока не знаю. Мы тут сразу допросом занялись. Но там есть дежурный воспитатель и контролеры.

— А отделение без командира. И там Зумент… — Озолниек смотрит на Киршкална. — Ладно, продолжай! Я зайду к твоим, погляжу.

Весть о прибытии Баса достигла общежития раньше, чем он пришел туда сам. Ребята стоят кучками, о чем-то перешептываются, и Озолниек сразу улавливает какую-то перемену в колонии, — уже нет того привычного ровного ритма, который был днем. Нападение на Иевиня наэлектризовало атмосферу. И не только оно. В колонии нет больше председателя Большого совета, нет авторитетного и уравновешенного Калейса.

Разумеется, на место освобожденных избрали новых, но те еще не успели освоиться в новой роли. Смена председателя совета в колонии то же самое, что смена президента в республике. Ей всегда сопутствует некоторый разброд, перегруппировки и проверка соотношения сил.

«Отрицательные» поднимают головы — может, удастся получить какие-нибудь преимущества? «Положительные» переживают состояние некоторой неуверенности, а «колеблющиеся» навостряют уши — к кому будет выгоднее примкнуть? Сразу заметно ослабление дисциплины. Все ждут каких-то событий, продолжения инцидента. Из отделения в отделение ползут всевозможные слухи и домыслы, и если в обычное время на них клюют лишь немногие, то теперь даже кое-кто из «светлых голов» охотно развешивает уши.