Андрейс Дрипе - Последний барьер

Что и говорить, с помощью трезвого рассудка воевать с такими умонастроениями нелегко.

Озолниек снимает галстук, расстегивает сорочку и, предварительно позвонив дежурному и наказав разбудить его через два часа, засыпает за столом, положив голову на сложенные руки.

У входа в здание штаба стоит черная «Волга». Прибыли гости из министерства — полковник Аугсткалн и подполковник Ветров. Аугсткална Озолниек знает давно, а подполковник ему почти незнаком, он работает в министерстве всего месяца три и впервые приехал в колонию.

Плечистый, добродушный полковник чувствует себя здесь как хозяин, расспрашивает Озолниека то про одного, то про другого работника, интересуется, как у ребят дела с учебой, как закончился год. Полковник далеко не молод, голова седая, но он еще бодр и подтянут, а отлично сшитая форма делает его лет на десять моложе.

В проходной гостей и начальника приветствует представительный контролер в парадной форме. Напротив школы на мачтах полощутся алые стяги. Из-за угла показывается и тут же исчезает фигура вестового — помчался доложить, что «уже идут» и, хотя гостей еще не видно, своевременно раздаются звуки марша и глухо бухает барабан. Газоны старательно причесаны граблями, на них ни обрывка бумаги, ни обломка сучка, низенькая ограда вдоль дорожек накануне побелена известкой и теперь сверкает ослепительной белизной; липкам уже лет по десять, они тоже празднично раскудрявилисъ молодой листвой, а оконные стекла, надраенные старыми газетами, рассыпают солнечные зайчики. В зоне чистота и порядок и, пожалуй, известный уют; приземистые старинные здания общежития и санитарной части, архитектурное убожество которых очевидно, — даже они, освещенные ярким солнцем, недурно вписываются в общий ансамбль.

В надлежащий момент музыка обрывается, один только барабанщик увлекся и бабахнул лишний раз, и этот одинокий удар — словно орудийный салют.

Ребята к Первомаю получили новую одежду и еще не успели ее затаскать. Сапоги блестят, у всех белые подворотнички, нет ни одной оторванной пуговицы, и гладко остриженные головы делают строй похожим на аккуратную грядку с тыквами.

Озолниек сбоку поглядывает на полковника: «Ну как, старина?» — и полковник улыбается. По части внешнего вида точки зрения Озолниека и Аугсткална совпадают. Начальник колонии большой мастер блеснуть внешним эффектом, он знает, что полковник оценит его по достоинству. А насчет остального — только бы не мешали действовать; Озолниек и сам со всем справится.

Воспитанники давно сами подравняли носки ботинок по желтой полосе на асфальте «проспекта Озолниека»; когда же дежурный воспитатель подает команду «равняйсь!», им остается только выпятить грудь и дружно повернуть головы.

Точно в момент, когда козырек фуражки полковника выныривает из-за липок, что стоят вдоль дорожек, раздается команда: «Смирно! Равнение налево!» То, что сегодня дежурит самый молодцеватый офицер, вовсе не случайно. После начальника у него в колонии лучшая военная выправка и безукоризненные командные навыки. Как видно, полковник тоже отличный строевик. И вот они стоят друг против друга навытяжку, оба подтянутые, статные, один докладывает, другой принимает рапорт. Хоть лица Аугсткална и не видно, Озолниек знает, что полковник доволен.

После рапорта полковник здоровается с воспитанниками, желает им вырасти достойными гражданами, затем неторопливо обходит строй.

Завершив обход, гости под звуки марша направляются на спортплощадку, где и надлежит состояться строевому смотру. Там, напротив небольших трибун, уже стоит столик с кубками и почетными грамотами.

Все как надо. Чистота, порядок, дисциплина и осознавшие свою вину и твердо вставшие на путь исправления воспитанники, которые, прогуливаясь среди лозунгов, ждут не дождутся, когда смогут выйти на свободу и заняться честным трудом и учебой.

Но Озолниека ни на миг не покидают мысли о мивувшей бессонной ночи, об Иевине в санчасти, Еруме, который сидит в дисциплинарном изоляторе. «Кто же теперь будет командовать в отделении Киршкална?»

Об этом потолковать не успели.

Покуда гости не спеша занимают места на скамьях трибуны, Киршкалн с этим вопросом сталкивается весьма непосредственно. Из строя отделения неожиданно выходит Зумент и громко, самоуверенно подает команду повернуться, затем, растягивая слова как сержант-сверхсрочник, гаркает:

— Ша-агом арш!

Киршкалн взрывается, от ярости даже теряет голос и, лишь увидев, как его ребята, дружно и ловко выполнив команду, начинают бодро шагать, коротко рявкает:

— Отставить!

Отделение останавливается.

— Кто тебе разрешил командовать? — встав перед Зументом, тихо и строго спрашивает Киршкалн.

— Никто. Я только подумал, так будет лучше. Он, — Зумент кидает презрительный взгляд на заместителя председателя совета, которому Киршкалн утром поручил вести отделение, — все равно не умеет, ничего у него не выйдет. Разрешите мне, и все пойдет как по маслу. Не может же отделение лицом в грязь ударить. — Зумент угодливо и хитро улыбается.

— Встань в строй! — приказывает Киршкалн и так же коротко приказывает заместителю Иевиня выйти и командовать.

Парень неохотно приближается и тихо мямлит;

— У меня правда ничего не выходит. Может, на этот раз лучше Жуку?

— Ах, вот до чего дело уже дошло? — мрачно ворчит Киршкалн, а громко, так, чтобы все слышали, говорит: — Ничего, научишься.

— Но ведь отделение займет плохое место. Когда мне учиться? Командовать надо же прямо сейчас. Калейс и Иевинь умели, а у меня коленки дрожат от страха. И еще полковники эти глядят. Может, кто другой.

— Кто же, по-твоему?

— Не знаю.

— Я тоже не знаю. Поэтому командовать будешь ты. О Зументе не может быть и речи.

— Провалимся.

— Сказано тебе — будешь командовать!

Воспитанник пожимает плечами и, повернувшись к отделению, неубедительно предлагает:

— Ну тогда шагом марш!

Киршкалн идет следом за ребятами по направлению к спортплощадке и тоже чувствует, что ничего хорошего не будет, что Зумент и в самом деле командовал бы лучше. В какой-то момент у воспитателя даже возникает еретическая мысль: «А может, разрешить?» — но тут же сам понимает, до какой чуши он додумался, и зло начинает его разбирать еще сильней. «Не иначе, как сам черт взялся мне сворачивать мозги набекрень». Какой же он шляпа, что своевременно не подумал о нескольких пригодных кандидатурах в командиры! Полковник придает большое значение строевому смотру. «Но для кого же я работаю, для него или для ребят?» — успокаивает себя Киршкалн и бросает недовольный взгляд на трибуны.

Получилось так, что Озолниек сел ближе к Ветрову.