Андрейс Дрипе - Последний барьер

— Пума со мной приехала, да они ее не пустили.

Привет тебе шлет. — Мать подается телом вперед и говорит тише: — Она и вечером останется. Может, доведется увидеть.

— И гады не пропустили?! Собаки! Ну, я этому Киршкалну покажу еще!

— Чего ты ему можешь устроить? Сиди лучше тихо и слушайся…

— Ты мне тут брось поливать! — грубо обрывает мать Зумент. Теперь, когда он знает, что Пума рядом, а повидаться с ней нельзя, он весь дрожит и краснеет от злобы, и на голову воспитателя изливается поток брани и проклятий. — Привезла, чего просил?

— Привезла. Но сигареты теперь, говорят, нельзя.

— Мура, гони сюда живо! Пока попка не смотрит.

— Нету. У Пумы остались.

— Вот балда! Ну ничего, скажи Пуме, чтобы вечером через загородку бросила. — И Зумент объясняет, как и где это лучше сделать. Затем перечисляет друзей, которым надо просто передать привет, а которым сказать: Жук держится как герой.

— Послушай, Коля, надо бы все это кончать. Ничего там хорошего не будет. Мне и воспитатель про тебя…

— Ты мне лучше не говори про это длинное пугало! Если сказать нечего, сиди помалкивай! — Он задумывается о чем-то и после паузы говорит шепотом: — Может, последний раз видимся. Только об этом никому ни слова. Лихом тебя поминать не стану.

Живи как знаешь, а мне эта жизнь не подходит. Тут все мелко плавают.

— Ты чего говоришь, Коля? — В глазах женщины испуг.

— Сказал же тебе — молчок!

И женщина замолкает, но взгляд ее страдальчески и тревожно бегает по пригожему лицу сынка.

— Товарищ старший лейтенант, с третьего поста звонят — опять эта подзаборная кошка пришла, — говорит Киршкалну контролер. — Идет к ограде у санитарной части.

— Место обычное, так я и думал.

Воспитатель звонит дежурному.

Немного погодя Киршкалн с сержантом выходят из зоны и направляются вдоль забора в ту сторону, где видели Пуму. Фонари и прожекторы еще не включены, и все вокруг окутано сумерками прозрачной летней ночи. Вдруг, словно по мановению волшебной палочки, все вокруг озаряется светом. На несколько метров от освещенной ограды видна теперь каждая кочка, но зато дальше темнота стала непроглядно черной.

Киршкалн немного пригнулся и тогда на фоне неба заметил девушку. Крадучись, она приблизилась к границе освещенного пространства, затем широко размахнулась и что-то бросила через ограду.

Когда из темноты рядом с Пумой вдруг вырастают офицер и сержант, та сперва делает рывок, чтобы убежать, но тут же останавливается как вкопанная и истошно кричит, точно с нее заживо сдирают кожу.

В проходной, куда приводят Пуму, она меняет тактику и молчит как рыба. Сидит, заложив ногу на ногу, мерно покачивается тупоносая импортная туфля.

Приходит дежурный воспитатель и кидает на стол серую резиновую грелку, к которой привязано несколько пачек сигарет.

— Почти в руки мне угодила, — смеется он. — Техника метания у вас отличная. Но детишки остались с носом.

Киршкалн отвинчивает пробку, и в нос ударяет острый запах спирта.

— Ничего не скажешь. Такой бомбой можно пол-отделения уложить наповал. Ваш паспорт! — обращается он к девушке.

— Зачем? — спрашивает Пума.

— Предъявите документы!

— Нету.

Пума с минуту раздумывает, затем расстегивает «молнию» на куртке и достает паспорт.

— Нате!

Нога опять покачивается, и Киршкалн замечает, что на кошечке кроме куртки имеется еще и юбчонка, правда, измерить можно бы лишь ее ширину, но никак не длину.

«Майга Миезите, — читает Киршкалн, — родилась в 1951 году в Риге». Он записывает адрес.

— Где работаете?

— Чего?!

— Я спрашиваю — где вы работаете?

— Зачем вам?

— Хотим познакомиться с вами поближе.

— Свиданочку назначите?

— Возможно.

— Не тот причал!

— А все-таки, может, ошвартуетесь?

— Зачем?

Пума слегка меняет позу — перекидывает левую ногу на правую, и Киршкалн замечает, что молоденький контролер, зардевшись, пялится на ее трусики.

— Сядьте-ка поприличней! — Замечание Киршкална получается непреднамеренно резким.

— Ха! — вздергивает Пума плечом и подмигивает.

Руки пробуют чуть натянуть юбчонку пониже, но усилия тщетны.

— Что будем с ней делать? — отведя Киршкална в сторону, негромко спрашивает у него дежурный воспитатель. — Дело безнадежное — за полчаса из обезьяны Человека так и так не сделать. Для этого сто веков нужно. Она даже разговаривать еще не умеет…

— Просто не знаю. Сажать в милицию? Впрочем, бог с ней, пусть идет! Я завтра отправлю письмо в соответствующее отделение милиции в Риге и сообщу о сегодняшнем случае. Они там лучше знают, что делать… Теперь попытайтесь вникнуть в то, что я сейчас вам скажу, Майга Миезите! — поворачивается Киршкалн к девушке. — Передавать воспитанникам колонии спиртные напитки запрещено. Вы нарушили этот запрет. Предупреждаю, если еще раз увижу, что вы околачиваетесь у ограды колонии, дело обернется для вас хуже, чем сегодня. А теперь ступайте на автобус и уезжайте! На ночной поезд еще успеете. Ясно?

Пума встает.

— Паспорт гони!

Она забирает паспорт, прячет в карман и задергивает «молнию».

— И пузырь! — Рука протягивается за грелкой.

— Пузырь останется нам на память.

— Надеретесь, — деловито замечает она и направляется к выходу. У порога Пума оборачивается, облизывает губы и злобно выталкивает: — Поноса вам гвоздем!

Киршкалн смотрит, как отдаляется от освещенного фонарем круга, становится все бледнее багровокрасная куртка Майги Миезите.

— Н-да-а, не позавидуешь коллегам, которые работают в колониях для девчонок. Не зря говорят, что с ними куда хуже, чем с ребятами. Вылей спирт в раковину! — говорит он дежурному воспитателю, и драгоценная жидкость под грустным взором контролера, булькая, утекает в канализацию.

Киршкалн выходит во двор. Ночь тиха и тепла.

Ребята смотрят кинокартину, и из темных окон зала временами доносятся приглушенные звуки музыки, голоса.

И вдруг за оградой колонии раздается песня.

Киршкалн даже вздрагивает от неожиданности — уж не взывает ли кто-то о помощи или кричит от боли?

Потом ему на ум приходит разговор с Трудынем о Пуме. Слова песни разобрать невозможно, это какой-то очень странный язык, но в мелодии есть что-то влекущее. Печаль, тоска по чему-то, чего никогда не видели и не понимали. Киршкалн никогда не слышал воя койотов, но представлял его приблизительно таким. Долгие, тягучие ноты; кажется, вот-вот звук оборвется, у певицы не хватит воздуха в груди, но нет, голос звучит до конца в сочном тембре, и Киршкалну невольно вспоминается Има Сумак. Конечно, диапазон не тот и техника не та, по что-то общее есть. Киршкалн стоит и слушает. Сильный голос. Пума, очевидно, на автобусной остановке, но слышно очень хорошо. Песня допета, и Пума кричит: