Юрий Мейгеш - Жизнь — минуты, годы...

После похорон тайно пришел на ее могилу. Стоял над ней долго. Очень долго. Но от этого ничего не менялось и не могло измениться. Ее уже не было. Остался только холмик свежей глины и свежая память.

То чувство, которое до сих пор он делил между матерью и дочкой, теперь полностью перенеслось на ребенка. Почувствовал к дочери почти болезненную любовь и тяжкую жалость к ней за ее сиротство. Каждый день выкраивал минутку, чтобы проведать ее, принести какую-нибудь мелочь. К счастью, детдом находился неподалеку от редакции — Антон мог сбегать туда даже в рабочее время. Но девочка пряталась, отбивалась от него ручонками, когда он пытался приласкать ее. И если удавалось вызвать на ее лице подобие улыбки, считал себя самым счастливым человеком и отцом. Все же постепенно девочка стала привыкать к «дяде», принимала от него подарки, а со временем даже привязалась к нему. Достаточно было ему показаться в дверях, как она подбегала к нему с радостным лепетом:

— Дядя, дядя!

С разгона вспрыгивала ему на руки, и он кружился с нею шумно и весело.

Однако счастье встречи с дочерью переходило в мученье, когда он возвращался домой и должен был прятаться, как вор с украденным добром.

Как-то перед длительной командировкой забежал к дочери, чтобы сказать ей, что должен уехать далеко-далеко, что вернется не скоро. Девочка выслушала сказанное им со взрослым вниманием, затем неожиданно обхватила руками его шею, крепко прижалась головкой к его плечу и заплакала. Он перепугался:

— Что с тобой, доченька моя?

Но она не отвечала, да и он не мог больше говорить, потому что горло как клещами перехватил спазм. Быстро пошел с девочкой в уголок двора. С большим трудом удалось успокоить ребенка, но она тут же попросила его, чтобы он не уезжал «никуда далеко».

— Ты мой папа, правда? — вдруг спросила она, словно оправдываясь за такую крепкую привязанность к нему.

Он онемел от счастья и удивления — откуда узнала?

— Да, я твой папа… Кто сказал тебе?

— Тетя Аня.

Конечно, воспитательница. Впрочем, кто бы ни сказал, он был искренне благодарен тому, кто помог им стать родными. Только его счастье было похоже на пламя свечи — достаточно было только вопроса дочери: «Почему не заберешь меня домой?» — как оно погасло и перешло в горечь. Что ей ответить?

— Обязательно заберу. Вот приеду из командировки и тогда обязательно возьму тебя домой.

При таком обещании дочка великодушно согласилась отпустить его в командировку, но спросила:

— А ты не обманешь?

— Нет, маленькая моя. Нет, нет…

— А ты скоро приедешь?

— Скоро…

В командировку он так и не поехал — отказался наотрез, получил устный выговор, но теперь это его не беспокоило. Тревожило другое: как сказать жене о своей дочери?

Весь день он обдумывал различные варианты предстоящего разговора, но когда вечером пришел домой и встретился с женой, все придуманные варианты лопнули как мыльный пузырь.

Все разрешилось неожиданно и очень просто. Анна Лукинична подала ужин, а сама, как у них повелось, к столу не села, продолжала хлопотать по хозяйству. Как-то так получилось, что, стоя спиной к мужу, она тихо сказала:

— Антон…

— Ну?… — отозвался он с некоторой настороженностью.

— Ты на меня не сердись, Антон… У нас нет детей, и… я недавно подумала…

Он и не заметил, как положил на скатерть ложку, под которой образовалось пятно.

— Не взять ли нам из детдома? — продолжала она, не меняя позы.

— Ну? — повторил он, именно потому что совсем иные слова рвались из его уст: «Я давно хочу сказать именно это!»

— Ты только не возражай, Антон… я долго думала…

— Как хочешь… — сказал он, едва сдерживая свои эмоции, подбивавшие его восторженно раскинуть руки, схватить жену в объятия и расцеловать.

Однако сделать он этого не смог, и разговор закончился сдержанно. Самое главное так и не было высказано. На другой день Анна продолжала не доведенную до конца беседу:

— Я бы хотела девочку…

Он снова подавил в себе свои чувства и ответил с плохо скрываемым безразличием:

— Да, пожалуй, можно и девочку. Я уже подумывал об этом.

И так, слово по слову, исподволь они приближались к тому, что желали с самого начала разговора. Антон Петрович с трудом сдерживал свои чувства, но все же выждал, чтобы проявила инициативу жена.

— А что, если бы соседскую… Василинкину сиротку… Я ее как-то видела… Такая миленькая девочка…

Он, видимо, выглядел очень глупо, пытаясь, показать себя безразличным, потому что Анна быстро вышла на кухню, чтобы дать возможность и ему, и себе унять волнение.

По дороге в детдом они шли молча. Антон боялся встречи с дочерью, боялся услышать из ее уст слово «папа», потому что оно обнажало до конца его самую большую тайну, и кто знает, к каким осложнением в семье оно могло привести. В такой ситуации все имело значение: кто первым войдет во двор детдома, кто их встретит, какое слово скажет девочка… Все, все, все! И он, как суеверная бабка, учитывал это. Первой пропустил в калитку жену. Успокоился, когда на пороге встретила их старая нянечка Тереза… А далее все мгновенно полетело вверх тормашками, все пошло по-иному.

— Те-е-тенька Аня! — послышался радостный детский крик из глубины коридора. И красном мячиком полетела навстречу вошедшим несказанно счастливая девочка. — Я знала, что вы придете с папой!

И вся тайна мгновенно исчезла. Все раскрылось перед ними, и все это было прекрасно.

— Тетенька! Папочка! — без умолку лепетала девочка, прижимаясь то к Анне Лукиничне, то к Антону Петровичу.

Им ничего другого не оставалось, как подхватить девочку на руки — на четыре руки. И так застыли на несколько мгновений, что-то говоря, что-то объясняя друг другу и ничего не понимая. И лишь позднее посмеялись над своими тревожными колебаниями, шедшими от нерешительности, от недостаточного знания друг друга…

Покидая кладбище, Антон Петрович почти столкнулся лицом к лицу с Сашком и Татьянкой. Те от неожиданности отступили, не зная, что делать. Антон Петрович готов был и сам попятиться, но было уже поздно. Преодолевая некоторую неловкость, он быстро овладел собой и проговорил: «Ну что ж…» И лишь теперь сообразил, что эти слова означали: пусть женится…

— Вы куда направились, бездомники? — обратился он к ним неожиданно мягким тоном.

Сашко, опустив голову, молчал, а Татьянка стояла рядом и теребила пуговицу на своем коротеньком белом пальто. Антон Петрович в этой стоящей перед ним юной паре увидел себя с Анной. Это было так забавно и так несерьезно — увидеть себя этаким долговязым, наивным, даже смешным, и в то же время сознавать, что это очень серьезно, что в конце концов — это жизнь. Что с этого она начиналась, с этого снова начинается, и так будет всегда.