Семен Бытовой - Поезд пришел на Тумнин

— Помним, конечно! — отвечает она тихим голосом.

Мне кажется, что она меня плохо видит, потому что, разговаривая со мной, глядит мимо меня в пространство. Я пересаживаюсь поближе, спрашиваю:

— Неужели все помните?

Она утвердительно качает головой. В самом деле, если бабушка не ошибается годами, то почти век — подумать только, целый век! — она провела в тайге, в тесном, из корья шалаше, где летом душно, а зимой холодно: только в самой середине шалаша, где горит очаг, тепло, а в двух шагах от огня, у стены — стужа. Сколько вынесла на своих хрупких плечах эта женщина, у которой на глазах рождались и исчезали целые роды и семьи. Бабушка Акунка дожила-таки до светлых своих дней. Теперь ни пурга, ни ливни не страшны орочам, темнота осенних ночей им не помеха, теперь даже самые древние старики говорят только о жизни.

Некоторые старики называют себя безродными. Когда-то у них были свои семьи, свои шалаши, свой очаг. Но болезни, занесенные в тайгу купцами из другой страны, уничтожили все живое в их стойбищах.

— Как же вам удалось спастись от худого поветрия? — спросил я Ивана Федоровича Бяпалинку. Это был последний и единственный из исчезнувшего лет сорок пять тому назад рода Бяпалинки.

— Был на охоте, наверно? — неопределенно говорит Иван Федорович. Он вспоминает и рассказывает страшную правду своего прошлого.

Это было в конце зимы, снег в тайге стал рыхлым, ноздреватым, но еще лежал плотно. Широкие лыжи, обшитые нерпичьим мехом, хорошо скользили, и Иван Федорович уходил в глубь тайги, к тем местам, где, как ему рассказывали, появилось много белок.

Полный надежд на богатую охоту, с веселыми мыслями шел он туда. В пути проверял самострелы, расставленные на соболя. Бяпалинка рассчитывал пробыть в дальнем кедровнике не меньше месяца.

В тот год, исключительно богатый соболем, белкой, с разных концов приезжали к орочам скупщики мехов. Говорили, что в стойбищах Ма и Дюколи, после того как уехали скупщики, кто-то из орочей заболел. Но, к счастью, ударили сильные холода и болезнь приостановилась. Не оспа ли? Ее орочи боялись больше всего.

Как только подули теплые ветры, Бяпалинка с богатой добычей, весь обвешенный белками, пустился в обратный путь. Был конец апреля. Над тайгой высоко стояло солнце. Днем с горных перевалов бежали шумные потоки воды; правда, по вечерам потоки перехватывало сильным еще морозом, однако весна чувствовалась во всем.

Путь до стойбища предстоял дальний и долгий. Приходилось делать много привалов.

Рано утром Бяпалинка подошел к родному стойбищу. Оно было мертво — даже собаки не лаяли. Бяпалинка приблизился к самому крайнему шалашу. Ветер хлопал легкими берестяными дверями. Бяпалинка обмер от страха. Он все понял, дальше итти он не смел: значит, болезнь сделала свое страшное дело. Значит, оспа!

Иван Федорович не помнит, сколько он бежал; кажется, весь день и всю ночь, потому что в соседние стойбища, узнав, откуда он бежит, его не пускали. Орочи, чуткие к чужому горю, бросали Бяпалинке пищу — юколу, куски вареного мяса, лепешки; они кричали ему, чтобы он скорей уходил в глубь тайги, отсиделся там, а когда опасность минует, пусть придет, помогут ему.

Слушая страшный рассказ об этой трагедии лесного народа, я вспомнил слова В. К. Арсеньева, сказанные им еще в 1908 году:

«Другими причинами их вымирания являются болезни. Особенно сильно свирепствует среди них оспа. От оспы они вымирают страшно быстро. В течение нескольких суток от целого стойбища не остается ни одного человека...»

Так, по счастливой случайности, остался в живых Иван Федорович Бяпалинка. Ему уже за семьдесят, но выглядит он еще совсем бодро. Иногда его тянет в тайгу, он садится в ульмагду и плывет вдоль берега родного Тумнина, ловко, совсем еще по-молодому работая длинным шестом.

До того как для них был открыт дом, старики жили где придется, где приютят. Они помогали по хозяйству, нянчили детей; получали от колхоза пособие мукой, рыбой, мясом и другими продуктами. Время шло, люди старели, многие нуждались в лечении, в уходе. Тогда и возникла мысль организовать Дом старейших.

Николай Павлович вместе с врачом Петром Степановичем Шарак — орочи с уважением вспоминают его — по поручению партийной организации и сельского совета обратился с письмом в районный центр. Вскоре оттуда пришел ответ, что бумаги посланы в Хабаровск. Через полтора месяца из Хабаровска сообщили о том, что отношение послано в Москву.

— Москва, какое дело есть, всегда решает быстро! — с надеждой говорили старики и по нескольку раз в день приходили то к Николаю Павловичу, то к Петру Степановичу Шарак справляться, нет ли известий из Москвы.

— Москва далеко, — говорили они орочам, — не так быстро такие дела решаются. Нужно подождать.

— Верно, — соглашались старики. — У товарища Сталина работы много, конечно. Везде старики есть, все ему письма пишут. Будем ждать.

В конце апреля, как только вскрылся Тумнин, вместе с весной пришло в Уську-Орочскую и долгожданное известие из Москвы. Правительство решило открыть Дом престарелых орочей и отпустило для этого необходимые средства.

В тот же день партийная организация колхоза провела торжественный митинг. На площадь с алыми флагами явились все жители поселка — и стар и млад. Первое слово взял коммунист Тихон Иванович Акунка, которого выделили ответственным по устройству старейших. Он рассказал орочам о той большой заботе, которую проявляют о маленьком народе наша партия и великий вождь товарищ Сталин.

— Да здравствует великий Сталин! — заключил свою речь Тихон Иванович.

И стало шумно от ликующих возгласов на просторной, залитой весенним солнцем площади.

Потом взял слово старый Мулинка.

— Москва далеко, однако совсем близко Москва! — Вот все, что он сказал, но все поняли глубокий смысл этой краткой речи.

Иван Федорович Бяпалинка поднялся на крыльцо, служившее трибуной, но он так волновался, что долго не мог ничего сказать. Думали, что он ничего и не скажет. А зачем говорить? — решил и сам Иван Федорович, все и без того хорошо знают о его жизни. Уже сойдя с крыльца, он произнес только одно слово:

— Спасибо!

Бабушка Адьян оказалась крепче, разговорчивей Бяпалинки.

— Айя ну-ли, — сказала она бодро. — Не худо нам свой дом иметь. Я старая, много понять не могу, конечно, однако новая жизнь большое счастье людям дает. Я так думаю: в новом доме жить будем, кушать, отдыхать сколько надо. Работать хочу, то же самое, можно мало работать. Унты шить или еще чего. Кто дал, думаю, счастье людям? Товарищ Сталин, конечно. Он, как солнце весной, — одна радость! Теперь жить долго можно. — И она подала руку Тихону Ивановичу, чтобы он помог ей сойти с крыльца.