Семен Бытовой - Поезд пришел на Тумнин

Я не понял, серьезно ли говорит новый учитель или просто шутит надо мной? Я слез с подоконника, лег на медвежью шкуру и зарылся в нее с головой.

— Что же ты, мальчик, испугался? Я серьезно говорю, что пора в школу.

— Не берут его, однако, — сказала мать. — Совсем он у нас худой.

— Это почему же не берут?

— Худая болезнь у него, — объяснила мать. — Зачем учить? На охоту ему нельзя. На рыбалку тоже, конечно. Пускай его дома сидит. Все равно ничего...

— Завтра же в школу! — строго сказал Николай Павлович.

Когда он пошел к дверям, я поднял голову и из-под локтя посмотрел ему вслед.

— На охоту нельзя, на рыбалку тоже, — передразнивал я мать. — Что же мне, совсем темным остаться?

Я раньше всех приходил в школу и позже всех уходил домой. Мне нельзя было играть с мальчишками на улице, и все время я отдавал урокам. Потом открыли интернат, и я стал жить в интернате. Но опять приключилась беда: у меня вдруг отнялась правая рука. Она стала у меня как деревянная. Я не мог держать карандаш, не мог перелистать букварь — ничего не мог делать ею. Мне страшно стало жить. Меня отвели к доктору, Петру Степановичу, тот осмотрел мою руку и сказал, что попробует ее лечить.

— Наверно, опять учиться не буду? — еле сдерживая слезы, спросил я.

— Пиши левой, — сказал он.

— Разве можно левой?

— При желании все можно. Пока будем лечить правую руку, пиши левой. Каждый день будешь приходить ко мне в больницу. В четыре часа. Знаешь, когда четыре часа?

— Знаю, конечно. Мы уже давно прошли в школе часы.

Несколько месяцев Николай Павлович учил меня действовать левой рукой, и я научился. Правда, я стал писать немного хуже, чем писал, но это не так важно.

Весной, когда я оканчивал пятый класс, в поселке Датту был созван кустовой слет отличников учебы. Просили и от нас прислать делегатов на этот слет. Но так как у нас отличниками были все, пришлось ехать в Датту всей школой, в том числе и я поехал. Нужно ли говорить, как я был счастлив!

Дорога, помню, была очень долгая и тяжелая. Взяв с собой продуктов, мы на шести санях, во главе с Николаем Павловичем, отправились в путь. Проехав километров пятнадцать по Тумнину, лошади стали вязнуть в талом льду, наполовину смешанном с водой. Николай Павлович подумал, что разводья только у самого берега, и велел выехать на середину реки, но и там лед уже был очень слабый. Я помню, как наш учитель волновался за нас.

— Всем слезать с саней, итти пешком. Только Петя пусть останется, — сказал он. Но мне не хотелось одному сидеть на санях, и я тоже спрыгнул на лед. — По одному вперед, и идите осторожней.

Время уже было такое, когда лед на реке мог каждую минуту тронуться. Ведь у нас весна всегда приходит неожиданно. Только осень тянется очень долго. Здесь осень самая лучшая пора.

— А как же сани? — спросил Николая Павловича Кирилл Батум.

— Лошадей я проведу сам, а вы по, одному за мной, — сказал учитель.

— Только до Алексеевки лед будет слабым, а дальше, в устье Тумнина, лед еще ничего, крепкий, — сказал Кирилл. Он был одних лет с нами, но держался совсем как взрослый. Он был очень смелый, ходил далеко на охоту и убил в эту зиму двух медведей.

Кирилл был прав. В устье лед в самом деле оказался крепким.

Короче говоря, мы приехали в Датту, когда уже стало вечереть. Нам отвели большое помещение. Накормили. Приготовили постели. Мы так устали с дороги, что сразу же после ужина легли спать. А утром, в воскресенье, состоялся слет. Нашу школу признали самой передовой школой, и она завоевала красное знамя.

Николай Павлович, которому вручили знамя, передал его мне, может быть потому, что я рядом с ним стоял. И как ни трудно мне было нести знамя, я высоко поднял его и сошел со сцены. Это было большое для меня событие. Значит, в той победе, которая завоевала наша родная школа, была и моя доля. Я ведь со второго класса учился на отлично.

На следующий день, после того как мы показали нашу самодеятельность, — я читал стихи Маяковского «Возьмем винтовки новые», — мы выехали в обратный путь. Лед на реке почти совсем раскис. И все-таки мы шли вперед, за Кириллом Батумом, который верхом на лошади вез красное знамя.

Возле Алексеевки дорога окончательно испортилась. Вода покрыла лед. И Николай Павлович отдал распоряжение итти берегом. А берега Тумнина — видели какие? Сопки и тайга. Мы шли по пояс в снегу, но никто из нас не жаловался. Я считался самым слабым и то не отставал от ребят.

Я всегда почему-то помню этот слет, все до мелочей помню, как шли, какое настроение было, какие мысли приходили в голову...

В самом деле, что бы теперь со мной было, если бы не Николай Павлович. Спасибо ему, конечно. Он очень много для орочей сделал. Недаром он двумя орденами награжден — орденом Ленина и Трудового Красного Знамени.

И еще мне запомнилась долгая поездка на агит-нартах. Дело в том, что наши охотники подолгу живут в тайге во время промысла. И Николай Павлович соорудил специальные нарты для культурного обслуживания наших охотников. Это был фургон из фанеры с кабинкой и двумя маленькими окошками. С внешней стороны фургон был обит плакатами, разукрашен национальным орнаментом. Внутри были газеты, шашки, шахматы, домино, разные брошюры. Одним словом, настоящий красный уголок на полозьях. Но он был очень легкий, и поэтому одна упряжка хорошо везла его по зимней дороге.

Когда агит-нарты отправлялись в свой первый рейс, многие шутили: чего только не придумает Николай Павлович. Только охотникам мешает, да белок и соболей отпугивает.

Но это было не так, конечно. Охотники с радостью встретили агит-фургон. Изменилась наша жизнь, и вместе с ней изменился и труд ороча. Теперь охотились на зверя не в одиночку, а целыми бригадами. И колхозников нужно было культурно обслуживать. Я помню, когда к нам приехал инструктор райкома партии — к нам ведь часто приезжали из райкома, — то он очень похвалил агит-нарты.

Мы выехали рано утром. Был очень сильный мороз. Когда мы пересекли Тумнин и въехали в глубь тайги, перед моими глазами открылась вся красота нашей родной природы. Я точно впервые увидел покрытые мохнатым снегом вековые деревья. Когда над лесом поднялось зимнее солнце, тайга засверкала. Было очень тихо вокруг, как бывает иногда только зимой.

Мы приехали поздно вечером к охотничьей стоянке. Здесь было два шалаша из корья. В каждой горел очаг. И вдруг я вспомнил, что, когда был совсем еще маленький, мы жили в таком же шалаше, куда зайти взрослому можно было только согнувшись. Дым плавал под низким потолком и так ел глаза, что порой нельзя было различить сидевших рядом с тобой у очага. Теперь в таких шалашах орочи уже давно не живут. Только охотники во время промысла. С наступлением сумерек орочи стали возвращаться на ночлег. Первым делом они просили почитать им свежие газеты. И пока варился в котле ужин, я читал им «Советскую Звезду», «Правду», «Известия». Потом играли — кто в шашки, кто в домино. И, несмотря на усталость, долго не ложились спать.