Семен Бытовой - Поезд пришел на Тумнин

— Читал. Хорошая книга.

— Мало сказать: хорошая. Эта, книга очень помогла мне, когда я писал дипломную работу.

— Работу об индейцах? — удивился я.

Ауканка поспешил объяснить:

— Тема моей работы была «Малые народы Хабаровского края в эпоху социализма». Преподаватель посоветовал мне написать работу на более широком материале, привлечь факты современного положения малых народов в других странах. Особенно в Америке. Я уже принялся изучать американских эскимосов и алеутов. Как раз тогда мне в руки попалась «Последняя граница». Прочел ее. В ней рассказывается об индейцах прошлого века. Но со времен, описываемых Фастом, положение индейских племен не стало лучше. Нет, еще хуже во много раз. Многие племена, как, например, «Черная нога», почти совсем вымерли. Да и не только «Черная нога».

Ауканка подошел к столу, сел и, положив книгу перед собой, принялся быстро перелистывать. Отыскав нужную страницу, он стал читать:

«Маленький Волк покачал головой: — Я не могу отдать этих людей. Напрасно ты угрожаешь нам голодной смертью, мы и так умираем от голода. Но я не могу отдать тебе людей. Я друг белых. Я был их другом много лет. Я думал, что лучше работать вместе с белыми, чем умирать, сражаясь против них. О себе я не забочусь, я старик. Но я вижу, что от племени осталась только горсточка. Это очень страшно, когда умирает целый народ, но если уж мы должны умереть, то лучше умереть сражаясь, чем от того, что вы называете законом белого человека...»

Ауканка закрыл глаза и откинулся к спинке стула. Было видно, что он очень волнуется.

— В чем же была их вина, помните? — спросил он и прочел дальше:

«— До каких пор мы должны оставаться здесь? — сдержанно начал Маленыкий Волк, не повышая голоса. — До тех пор, пока мы все не умрем? Ты смеешься над моим народом за то, что он сидит в своих типи, а что ты хочешь, чтобы он делал? Работал? Охотиться — вот наша работа. Мы всегда жили так и никогда не голодали. Потому что с незапамятных времен мы жили в своей собственной стране, в стране лугов и гор и сосновых лесов. Там не было болезней и редко кто умирал. С тех пор, как мы здесь, мы все больны и многие умирают. Мы голодаем, и мы видим, что от наших детей остались кости да кожа. Разве это преступление, если человек хочет вернуться на свою родину?»

Наступило молчание. Ауканка закрыл книгу, отодвинул ее в дальний угол стола. Он закурил и, выпуская синие колечки дыма, рассеивал их рукою.

— Да, они давно лишили индейцев родины, загнав их в так называемые резервации, где земля пуста и бесплодна. Они держат остатки племен в рабской зависимости, лишив этих несчастных людей всех человеческих прав, оставив им одно лишь право — умирать. Захотят капиталисты провести железную дорогу по земле, где резервация, они и оттуда выгонят их. Да только ли это?! — Он достал из бокового кармана пухлую записную книжку, и я заметил, что страницы в ней исписаны мелким, почти бисерным почерком. — Вот, хотите, самые свежие факты. Скажем, племя навахо. Это наиболее многочисленное племя. И вот, половина детей этого племени не посещает школу из-за отсутствия верхней одежды. Но это мало тревожит «цивилизованных» янки. Они возрождают у индейцев племенной уклад, воскрешают древние, давно забытые обычаи. Зачем, говорят они, дикарям просвещение? Это в середине двадцатого века!

Петр Анисимович взял новую папиросу и прикурил ее от старой.

— Знаете, как американцы истребили племя «Черная нога»? Они насильно впрыскивали индейцам вирус черной оспы. За одно лето погибло сто тысяч человек. Подумайте, сто тысяч! Осталась небольшая горсточка. Теперь американцы поселили их в каком-то парке, вернули в первобытное состояние и показывают праздным туристам. Таковы факты. Я писал о них Николаю Павловичу. И когда я смотрю в журнале «Америка» красочные картинки «индейского рая», то я, ороч, сын маленького лесного народа, негодую.

Ауканка потрясает в воздухе своей записной книжкой и прячет ее в карман.

— Когда-то, в старых книгах, нас, жителей уссурийской тайги, называли «русскими индейцами». Но посмотрите, что стало теперь! Орочи получили великие права советских граждан. К нам в тайгу, как посланцы большевистской партии, как старшие братья, пришли русские люди. Они посвятили нам всю свою жизнь. Они помогли нам подняться из тьмы к свету. Чего только нет в нашей маленькой Уське? А сколько радости принес орочам поезд, который пришел на Тумнин!

— Вы кончали семилетку у Николая Павловича? — спросил я.

— Конечно. Я очень благодарен ему. Николаю Павловичу пришлось со мной много повозиться. Ведь я в детстве очень болел.

Я попросил Петра Ауканку рассказать о его жизни.

Он задумался, прищурил глаза и спокойно заговорил.

— Когда мне исполнилось пять лет, я поскользнулся на льду, упал и сильно ушиб спину. Старухи лечили меня таежными травами. Это не помогло. Отец обратился к шаману, и тот устроил большое камлание и стал выгонять из меня болезнь. Когда и это не помогло, все в доме поняли, что я останусь калекой. Отец был в отчаянии. Орочи очень дорожат сыновьями, потому что еще один мужчина в семье — это еще один охотник.

Я позабыл вам сказать, что родился в январе. В ту ночь, когда я появился на свет, рассказывала мать, была очень сильная пурга. Наш легкий берестяной шалаш качался под ударами ветра. Мать укутала меня в старенькую оленью шкуру и положила у самого порога на снег. К общей радости всех домашних, я даже не простудился.

— Крепкий будет, — сказал отец, посмотрев на меня счастливыми глазами.

Действительно, до того дня, когда я упал на льду, я ничем не хворал.

Когда мои сверстники пошли в школу, я тоже хотел итти с ними, но Сергей Иванович — так звали нашего прежнего учителя — лишь сочувственно посмотрел на меня и сказал, что мне лучше не ходить в школу. Я в самом деле чувствовал себя очень слабым, особенно весной.

Потом меня стали поить медвежьим жиром, и я немного окреп.

Я просыпался рано, чуть свет, садился у окна и с завистью глядел на моих однолеток, которые веселой гурьбой бежали в школу. Когда они возвращались домой, я снова садился на свое место у окна. Я так свыкся с этим, что встречать и провожать соседских ребят стало как бы моей обязанностью. Я смеялся, видя, как они смеются. Мне казалось, что я вместе с ними ношусь по улице, играю в снежки, перепрыгиваю через сугробы, леплю из талого снега шамана Иннокентия, которого мальчики дразнили, узнав, что он запирает своих сыновей и не пускает в школу.

И вдруг в моей жизни произошла перемена. Это случилось в тот самый день, когда Николай Павлович, знакомясь с орочами, зашел и к нам.

— Почему, молодой человек, не ходите в школу? — спросил он. — Может быть, ждете отдельного приглашения?