Олег Стрижак - Долгая навигация

Были в его лице медь сводных оркестров, мерный грохот матросских батальонов (знавал Юрьевич столичные парады) и еще многое — строгое и простое.

Опустил руку.

— Весла по борту.

Марш, надрываясь, гремел.

Шлюпка, как боевой конь без седока, сама нашла корабль, уткнулась в родную якорь-цепь.

Боцман снял галстук и расстегнул рубашку… Шурка бессильно всхлипывал, уронив голову на валек. Иван сполз на рыбины и мучительно дрожал, закрыв глаза ладонью. Дымов упал назад. Карл и Сеня раскинулись на носовом люке. Лешка, вываливаясь почти за борт, плескал, плескал себе в шею и грудь холодную воду.

А над ними, на полубаке, бесновалась, рыдала от восторга братва.

Ветер крутил праздничные флаги.

Странно было думать, что в такое утро кто-то может подыхать, ломая весла, рвать глотки и запястья.

Путь от плавпирса до корабля стал стометровкой триумфа. Налетели сворой, повисли на плечах кореша, вопил Димыч, мял загривки Осокин, суматошный Доктор прыгал и кричал:

— Мы смотрим, нам не видно, «сто восьмой» загораживает, а оттуда «ура» кричат, «наши ломят» кричат, Серега с камбуза прибежал: пусть сгорит, говорит, эта картошка!..

— Короче! — сказал Иван. — Кто выиграл?

— Мы, — удивился Доктор.

— А чего ты тогда шумишь?

Блондин скомандовал им «смирно», вахтенный взял на кра-ул!.. Чмокнули в соленый нос Серегу, с размаху ударили, сцепились в рукопожатье с Луговским… «Как, товарищ старший лейтенант?» — поигрывая, с заносчивым достоинством спросил Кроха, и Луговской согласился: «Вполне». Чуть пританцовывая, словно в танго, прошли по коридорам и, застонав от удовольствия, встали под холодный душ. А от плавпирса уже перегнали к борту, выдернули из воды шлюпку — мокрую и счастливую, лучшую шлюпку бригады. Вытерли, стерли соляром налет на бортах, навели порядок, каким должна быть отмечена лучшая шлюпка. Дима спустился в кубрик сообщить, что весла — в норме!..

— Да, — вспомнил Кроха. — Что там Громов насчет весел кричал?

Шурка, в трусах и белой форменке, с брюками и вешалкой в руках, пожал плечами. Действительно, когда они стали уходить вперед, Громов пытался разъяснить своим гребцам, что у Раевского весла тухлые и победа, соответственно, за «сто восьмым». Короткие минуты гонки вспоминались как давний, трудный сон.

— Когда человеку очень обидно, он не знает, что кричать, — объяснил Карлович. — Пу-усти!.. — Ловко отпихнул Шурку от зеркала, начал разбрасывать белые волосы на косой пробор.

Суконные брюки перешиты хорошо и отглажены — пять баллов. Шурка стянул бедра ремнем, сладко потянулся — форменка ладно обласкала каждый мускул. Заглянул через Карла в зеркало: как лежит воротник, удобно ли золоту на плечах…

— Ходом!

Крепкие и белозубые, играя длинными ленточками и расшвыривая недозволенные клеша, вывалили на ют… День кружился, позванивал, светился насквозь. По разогретым палубам текла истома. Белый камень стенки, дух чистых кораблей. Яркость флагов в побледневшем, пенящемся небе. Табак был вкусен, как любовь, и радость переплетала алой ленточкой блик на пушке вахтенного, вздох воды под кормой, золотистый тембр гитары.

Вышел боцман — при параде, провернулся — соколом.

Глаз выхватил из иконостаса боцманской груди знак мастера спорта, георгиевскую ленту «Победы над Германией».

Звучная команда к построению — пора!

Широким и гордым строевым прошли на свое место. Показалось, что заложивший руки за спину комбриг — подмигнул… Милашкин скомандовал и доложил. Начштаба развернул бумагу. Шурка шагнул вперед за боцманом. Строй гребцов бригады вздохнул: даром первые места не даются. Взяли кубок, грамоту, торт. Начштаба читал дальше. Ветер заворачивал красную бархатную скатерть судейского стола. Корабли именовались по номерам войсковых частей, это было непривычно и скучно. Пронесли что-то длинное в брезенте. Комбриг сказал два слова о традициях русского флота, о пользе шлюпочного дела… Припадали на колено фотографы-любители. Стенку плотно забили белые форменки, взяв строй гребцов в каре. Размах причалов и площадей познается, когда их захлестывают тысячные толпы.

— …Товарищи моряки! Сегодня команда «полсотни третьего», командир шлюпки мичман Раевский, в десятый раз подряд взяла первое место на гонках в честь Дня Военно-Морского Флота Союза ССР. За отличную выучку и стойкость командование бригады награждает экипаж корабля комплектом академических весел!

Все взревело — и стихло.

Распахнули брезент.

Лаковые, вишневые — восемь весел для морского яла, изысканные и надежные, воплощение мечты… «Все, — шепнул Сеня. — Теперь наш экипаж академический. Оперы и балета». — «Имени Раевского», — добавил Иван. Валялось в воздухе «ура». Музыканты вышибали солнце из труб. Шурка сунул кому-то кубок, ловя команду «разойдись».

— Качать боцмана!

Юрьевич легко вырвался и побежал, подпрыгивая.

— Кача-ать!!

Поймали, скрутили, забросили в небеса. «Реб-бята!» — молил боцман.

Дудки!

Он взлетал, звеня медалями, и десятки лап принимали его нежней перины.

…Обедать сели, сняв форменки и застелив колени полотенцами. Пуще техники здесь берегли парадную форму. Ведро для слива харчей сегодня пустовало, праздничный обед подбирали дочиста. До обеда битый час болтались по стенке в возбужденной и радостной толпе, а потом как-то скисли. Много праздника — вредно.

За едой невнимательно поговорили о шлюпке: шестерку «сто восьмого» обошли не меньше чем на десять корпусов («На пятнадцать!» — ревниво кричала молодежь), затем перешли на свежие новости: вытянули у первого дивизиона канат и выиграли даже волейбол у бойцов береговой базы, которые от безделья всю навигацию стучали в мячик. В открытый люк падал смех из кают-компании. К Лешке приехала жена, командир пригласил ее отобедать с офицерами, и теперь Лешка, прислушиваясь к этому смеху, вертелся и ронял крошки.

Накрахмаленный, дохлый от усталости Серега внес на трех пальцах поднос с антрекотами.

— Чудик, — сказал Дымов, — кормилец! А мы совсем забыли… Садись с нами!

— Да не хочу я, ребята, — вяло отнекивался Серега. — У кого курить есть?

— Тихо, — отверг Шурка десяток предложенных сигарет. Прогулялся до рундука, разломил заветную пачку: 1-я Ленинградская имени Урицкого. А что еще нужно старшему коку Сереге Солунину, уроженцу Канонерского острова?..

И когда умяли все призовое мясо и все трофейные торты и самый сказочный кусок торжественно пронесли в кают-компанию Леониду Юрьевичу, гребцы почему-то собрались в торпедной мастерской, где на рабочем столе сладко вытянулись весла — личный приз комбрига.

Это были весла!

— Ну, с победой, боцман.