Альберт Усольцев - Светлые поляны

Не смутилась Настена, как будто и слов не взяла в толк, даже голос не изменила, приглашая прибывших ко крыльцу:

— Ровно заплочено, боле не надо, милости просим гостей всех в ограду!

Отодвинули подружки стол, и тройки въехали в ограду.

Теперь начинались испытания для жениха. В разных местах придумывают разное, кто во что горазд, но суть одна — проверить будущего мужа в деле. А то, может, и отказать ему в невесте, пойди, мол, каши побольше похлебай да щец наваристых, а потом и женихайся.

Вот и сейчас, сойдя с ходка, увидел Кондрат перед собой высоченную мачту. Мачта стояла на меже огорода Шаминых и Михаила Суровцева, и висела раньше на ней антенна суровцевского радиоприемника «Родина». Разошелся с женой Михаил, все имущество через депутата напополам разделили — тебе ложку, мне ложку, тебе чашку, мне чашку. Заводной он был, Михаил-то. Пополам, сказал, так пополам и распилил ножовкой на две равные части приемник. Давно уехали Суровцевы из деревни, а память о них осталась разве что по этой распиловке. И еще мачта осталась. На нее-то и нацепили окрашенный луковым красным настоем бычий пузырь. Его и надо было снять Кондрату любым путем. Можно, конечно, и раскачивать мачту, если пузырь некрепко сидит, то соскользнет. Можно и полуфунтовой гирькой на длинной бечевке сбивать. Нехитрое вроде это дело, но поди справься с ним быстро, когда на тебя вся деревня смотрит.

Не зря Кондрат фронт прошел. Знал он и некоторые свадебные загадки — накануне тайно сбегал к Марфе Демьяновне на инструктаж. А потому достал из ходка, из-под ковра, припасенную бердану, заряженную крупной дробью. Тщательно прицелился, и красного пузыря как не бывало.

Следующей завитушкой был кряж.

Нерасколотых кряжей за войну по хозяйствам поднакопилось многовато — женские руки не всякий могли одолеть, а ребятишки к ним не подступались, слишком неравными были силы. Пришли в некоторых домах мужики с фронта, тоже к кряжам особой охоты не проявили: возни много. Колун хороший надо, а то и два колуна. И несколько топоров острых, клинья да колотушку. Половину деревенских топоров в него можно всадить, колотушкой наяривать, звон будет стоять до самого центра, а кряж-крепачок только покрякивает, слабо потрескивает, трещины-морщины свои расправляет в кривой ухмылке и не поддается. Плюнет на бесполезное занятие фронтовик, катнет в ту поленницу, что стоит поближе к полой воде, авось унесет весной. После водополья, глядь — ровные плашки унесло, а ненавистный кряж сидит в огородном песке-иле крепким-крепко, как якорь. Сидит и улыбается нахально — вам, мол, привет, спасибо мне. Кряжами мужики занимались зимой, по сильному морозу податливей становились их мускулистые тела. Да и то больше на спор, ведь от кряжа головни в печке долго сидят, не дают хлеб печь, в бане от них синенькие огоньки — угар, в камин тоже не навалишь, камин «закрывается» по чистому углю. А на спор, тут другое дело. Подначивали друг друга мужики: «Ты, Митрей, эт-та подкову разогнул. Это плевое дело, подкова-то, попробуй кряж в моем дворе одолеть: чекушку ставлю и закусь». — «Запросто расклиню я твой кря-жик. Никифор, а ты, пока магазин не закрыли, иди старуху организуй на чекушку». — «Моя старуха, Митрей, не закопатся с чекушкой, ты сперва дело покажи». — «Выноси колун, Никифор!» И начиналось веселье.

Как только жених со свитой исчез в доме, с цепями появился Переверть-Клейтонов. Деловито и накрепко сковал друг с другом ходки, положив ключ в дальний карман, закурил, поджидая возвращения процессии, чтобы сейчас, в свою очередь, потребовать «выкуп» и за молодца-жениха.

Таковы были законы свадебной игры. Зимой ковали кошовы, а летом — ходки. Если тысяцкий хитрил и арендовал в «центровской» автороте автобус, то снимали трамблер.

А свадьба шла своим чередом. «Выкупали блины», бросали на «сор». Съездили и по полной форме получили свидетельства в загсе, расписались в сельсоветской книге, пели и плясали под современные пластинки.

Все закончилось столованьем в доме жениха. Это был и дом невесты. Катерина порой тайком подсказывала следившим за столом хозяйкам, где что лежит, но условия игры были приняты и соблюдались неукоснительно.

Вечером, на столованье, начиналось «пропевание». Небольшой хор старушек под началом Марфы Демьяновны пел старинные песни в честь невесты, жениха, их родителей, тысяцкого, дружков и подружек.

Витька, забравшись на печку, видел весь стол. Он не мог расслышать слов «пропевания», но по влажным блестящим глазам сидящих чувствовал, что в песнях идет разговор о тяжкой прежней доле молодых. Люди плакали не только от воспоминаний, но и от сравнения: ведь до этого дня вся жизнь Катерины и Кондрата была как на ладони, трудная, но согласная жизнь. И годы прошли не масленые, войну перевоевали, а выстояли, потому как сильными оказались и душой и телом. Думала ли Катерина, затевая свою необычную свадьбу, что она будет открытым уроком и для молодых; приходите, смотрите, как мы любовь свою несем, если есть охота, учитесь, а коль чем недовольны, то и подскажите.

Душевным было «пропевание», но уж очень грустным — ведь слова шли из далеких времен. Витька слушал щемящие голоса старушек, но внутренне не соглашался с их приговорами. Может, раньше так и было, что женитьба, что солдатчина, но сейчас ведь другое время, и жаль, что какой-нибудь умный поэт не взялся и не придумал новых, современных слов для «пропевания». Витька подманил на печь, огромную русскую печь, друзей — Шурика, Кито, Доню, пошептался с ними, те согласно закивали головами, но, прицыкнутые Иваном Мазеиным — при «пропевании» говорить не полагалось, — затихли.

Потом по обычаю Кондрат швырнул в потолок яичницу. Швырнул так мастерски, что яичница, разлетевшись, никого не запачкала. После этого кто-то закричал «Горько!».

Кондрат с Катериной поцеловались. Все словно этого и ждали, дружно навалились на стаканы, на закуски, заговорили враз, перебивая и не слушая друг друга.

Но вдруг с печки, из-за гусиных пестерей, донеслось:

Пели Витька, Шурик, Кито и Доня. Им было неудобно стоять на печи в полный рост, приходилось немного приклонять головы, но песня звучала громко. Не зря Ефросинья Петровна, не бывшая большим специалистом в музыке, оценки по уроку пения выставляла так: зазвенят оконные стекла от песни «Гулял по Уралу Чапаев-герой», всем по пятерке. И за все годы во всех клеточках классного журнала стояли красивые пятерки.

Все были ошеломлены. Вилки с нанизанными малосольными грибками так и замерли на полпути. Вот те раз, хор печной появился! По-новому, по-современному, решили «пропеть» невесту с женихом. Или самовольничают? А может, это новая завертушка Катерины, может, так и было задумано?