Альберт Усольцев - Светлые поляны

Брезент на крышке кабины промок и начал протекать. Струйки стекали на приборную доску, на голову Астахова, но он этого не замечал и лишь, когда заливало переднее стекло, говорил:

— Виктор, держи чистой дорогу!

Витька протирал стекло мокрой фланелью, отчего оно становилось еще темнее, и паренек только дивился, как сквозь него видит путь Астахов.

Чтобы не запотевало ветровое стекло, Астахову пришлось открыть боковое. Сразу в кабине стало холодно и сыро.

Временами, когда перед радиатором вырастала сплошная серая стена, Астахов открывал дверку, поверх нее высовывал свою голову на длинной шее и так вел машину, пока слабенькие фары не пробивались сквозь плотный занавес.

Метрах в ста от железнодорожного переезда «мериканку» мелко затрясло. Астахов прибавил газу, машина вырвалась из цепких клешней колдобины и с полного хода врезалась в высокий осередок. Из-под колес били тугие струи фонтанов, но машина не двигалась ни взад, ни вперед.

— Сели на «дифер», — сказал Астахов так спокойно, будто это были совсем другие слова, вроде там — «впереди столовая» или «ну вот и приехали».

Астахов выключил свет и мотор. Сразу стало тихо, шум дождя по крыше кабины казался далеким-далеким. И ночь охолодала, при свете фар она казалась теплее. Сквозь щели дощатого настила от коробки передач, оказавшейся наполовину в воде, шел противный пар. Остро пахло горелыми колодками сцепления.

— Замерз? — спросил Астахов.

— Немного.

— Накинь фуфайку, а я посмотрю обстановку.

Он открыл дверку и нырнул в промозглую холодную темноту.

Через минуту вернулся, мокрый, продрогший, сказал спокойно:

— Передок тоже сидит на осередке.

Еще помолчал, покурил в темноте папиросу.

— Накинь фуфайку-то, проберет ведь сквозняком. А я пойду решать с обстановкой.

И опять растворился в этой склизкой мокрой темноте. Витька слышал, как он достал из-за кабины лопату и начал подкапываться под врезавшийся в осередок задний мост.

— Дядя Семен, может, переночуем, а утром видно будет, — предложил Витька. — Фуфайка есть, мясо и хлеба я прихватил.

— Нет, Витек, поборемся, — спокойно ответил откуда-то из-под кузова Астахов. — У нас ведь с твоим отцом экзамен принимал не гаишный начальник, а фронтовые дороги. А там закон известен: можешь быть мертвым, имеешь право быть и живым, но груз в намеченную точку доставь.

— Сейчас не война, и здесь не фронт.

— Тем более, — сказал Астахов, выбрасывая в темноту шмотья грязи. Его лопата то вязла в липкой земле, то натыкалась на стальной кожух заднего моста, он чертыхался по-шоферски забористо и снова продолжал долбить твердый, как камень, осередок.

— Ага, — радостно сказал Астахов, — сухая земля пошла.

Потом он таким же способом освободил раму передка, выпустил из колеи воду в кювет, содрал верхний липкий слой, натаскал ведра шлака от будки обходчика и, сев в кабину, завел мотор, включил первую передачу, потом резко заднюю, потом снова первую, снова заднюю. Витька знал, это на шоферском языке называлось — раскачкой. Карданный вал бил по днищу, из-за пробуксовки опять приторно запахло горелым сцеплением, шел дым, и от протектора колес летели размельченные в мочало слеги, которые Астахов подсунул под скаты, но машина только судорожно тряслась и не выходила из колдобины.

Изрядно побуксовав, Астахов выключил мотор.

— Ты накинь, накинь фуфайку-то. И спи спокойно. А я пойду еще разок разберусь с обстановкой.

Подсвечивая карманным фонариком, он долго хлюпал вокруг машины, связывая разорвавшиеся на колесах цепи. Потом брал топор и шел в ближний колок вырубать осиновые слеги взамен расхлестанных. Колеса добросовестно шкурили слеги, дочерна натирали их расплавившейся резиной протектора, но машина не двигалась.

Астахов просил Витьку свернуть ему самокрутку — папиросы кончились где-то в полночь. Витька сворачивал красивую «козью ножку», чиркал спичкой, прикуривал, кашляя до тошноты, и отдавал раскуренную цигарку Астахову прямо в рот — руки Астахова были черными от грязи. Выкурив таким способом «козью ножку», Астахов говорил:

— Ты продолжай досматривать сон, а я снова пойду разбираться с обстановкой.

Так он разбирался до самого утра. Когда забрезжил рассвет, казалось, всем ухищрениям и выдумкам Астахова пришел конец. Да и непонятно было, откуда взялось в его слабом на вид теле столько силы, чтобы пробуксовать всю ночь, а утром еще и зарядку сделать на железнодорожном полотне — единственном сухом месте. Астахов спустился с полотна в кабину бодрый, веселый, словно и не было за плечами этой нечеловеческой ночи. Сказал улыбаясь:

— Хороша у него, чертяки, дорожка — чиста, суха, прямым-пряма, не дорога, а загляденье.

— Конечно, — согласился проснувшийся Витька, — дивья по такой дороге ездить. Я раньше думал, что паровозному шоферу-машинисту тяжело рулить — ведь постоянно надо угадывать по двум узким рельсам. А у него, оказывается, и руля нет, само рулится.

— Это точно, — поддержал Астахов, разводя на обочине костерок и подвешивая на ражины ведро с водой.

— Это точно, сиди, семечки щелкай да семафорам честь отдавай.

На утренней дороге было пусто. Все еще спали шоферы с застрявших машин.

— Без трактора не вылезти, — сказал Витька, осмотрев «мериканку», бортом почти касавшуюся земли. — И то, «натик» сможет вытащить, а «сухоребрику» или «колеснику» не по силам.

Они поели горячей картошки с мясом.

— Штуку я одну придумал, — сказал Астахов, — да не успел, утро помешало. А по утрам я всегда зарядку делаю.

Он достал из-под сиденья длинный трос. Один конец намотал на задние колеса, другой удавкой набросил на старый высохший тополь, росший неподалеку.

Включил скорость. Колеса начали вращаться, наматывая на себя трос. Машина в первый раз вздрогнула и медленно поползла из ямы. Колеса ее почти совсем вышли наверх, выровнялась и рама, но в это время тополь не выдержал, обломился, верхушкой его так ударило по кабине, что брезента и легкой дощатой крыши как не бывало. Астахова только чудом не задело. А Витьки в кабине не было.

Отбросив в сторону ненужные сейчас обломки кабины, Астахов сказал по-прежнему спокойно:

— Что ж, разберемся с обстановочкой в последней раз.

Пошел к будке обходчика, долго там о чем-то с ним говорил и вернулся, неся на своем тощем костистом плече шпалу. Потом выкопал для нее глубокую яму. Зарыл. Набросил тросовую петлю на этот крепкий стояк.

Сейчас «мериканка» совсем было выползла на пригорок, но в самый решающий момент лопнул трос. Концом его хлестнуло по радиатору, перебило патрубки, радиатор запарил. Машина опять сползла в яму.

— Начнем все сначала, — сказал Астахов, принимая от Витьки очередную раскуренную «козью ножку».