Альберт Усольцев - Светлые поляны

— А так, Катя, что чувствую, отпредседательствовал…

— Объединения колхозов, что ли, страшишься? Сольют деревни, грамотного, с образованием назначат?! Так? Если так, то ведь и мы не без языка. Райком назначает, а мы выбираем…

— Нет, не этого опасаюсь, родные мои. Просто чувствую…

— О смерти, Макар Дмитрич, не тоскуют. Точно я говорю, бабы?

— Верно!

— И то правильно.

— Не тоскую я по смерти, мои родные… Понимаю — вот она, и сердце дает знать.

— Лучше не знать о таком часе, Большая голова, — опять откликнулась Катерина. — А то ноги дрожать будут…

— Может, и так, — согласился председатель. — Только я думаю, что если прожить жизнь верно, справедливо прожить, то и страха не станет. Какой страх, когда дело сделано…

— Ну, накадил, председатель, хоть святых выноси! — хохотнула Катерина, поддевая на вилку свежепросоленный огурчик. — Эх, пить буем, и гулять буем, а смерть придет — помирать буем!..

Так, не совсем выговаривая слово «будем», пел эту частушку Макар Блин, когда бывал в ударе. И Катерина, точно изобразив пение Большой головы, рассмешила всех присутствующих и самого председателя.

— И верно, день такой веселый, а я про смерть разговорился, — сконфузился Макар Дмитриевич. — Простите, у меня дела вечерние…

Он поднялся из-за стола и прошагал по двору неторопливо, весомо, по-хозяйски поправил покосившуюся калитку и впервые за свою жизнь пошел к правлению медленным, совсем не его, не блиновским шагом.

— Бабы, — глядя вслед председателю, прошептала Катерина, — а Макарушка и впрямь ныне помрет…

На нее зашикали:

— Ладно тебе, каркнула!

— Хватила бражки, так отодвинься от графина.

— Чирей те на язык и на авторитетно место!

— Бабы, я ведь не виновата, если он так идет…

— Как идет? Как идет?! А ты как ходишь?

— Как он должон ишшо идти? Задом наперед, че ли?

— Эт ты, Катька, токо на машинах грузовых задом наперед ездишь!

— Нормальная походка, председательская…

— Не-ет, бабы, случится че-то, вот попомните…

— Туточка дорога колдыбистая, не бежать же ему, как на семнадцатом… Чинно шествует Большая голова!..

— Твоим бы язычищем, Катюха, да бригадный ток подметать…

— Девки, бабы, мужики, мне Макарушка и самой роднее родного… И крестил и женил… Токо идет он седни как-то ненормально, не по-своему идет…

Верно подметила Катерина Шамина, председательская походка сегодня отличалась от обычной: исчезла торопливость, резкость и суета куда-то вечно спешащего человека, появилась не важность, нет, а чинность, как правильно заметила хозяйка квартиры Настена Петрова, вступаясь за Большую голову. Точно Макар Блин наконец-то совершил какое-то важное, самое большое дело в своей жизни и сейчас никуда не торопился, зная, что выше этого дела в его жизни уже быть ничего не может.

После отъезда Настены «батарея» полностью перешла во владение черемховской ребятни. Правда, никто — ни хозяйка, ни председатель колхоза — не разрешали ни устно, ни письменно «владеть» оставленным хозяйством, устраивать тут целые военные сражения, но ведь и не запрещали. А значит, так решили ребята, можно занимать амбар, в его единственном окне устанавливать пулемет, торчащую из крыши трубу прозвать «главным калибром», из аккумуляторных коробок построить редуты, разные развалюшки-пристроечки считать за танки, орудия, а огород, с уже убранной картошкой, отнести под поле битвы двух армий — нашей и «немецкой».

Воевать за «немцев» не соглашался никто. Приходилось выбирать «маток»-командующих, как в игре в шарик, делиться и тогда только, вооружившись сделанными из стеблей подсолнухов винтовками и автоматами, начинать наступление или, наоборот, обороняться.

Зашел как-то на «батарею» и председатель. Оробели мальцы, а вдруг устроит сейчас разнос по всей форме. Дом вроде бы и ничей, но стоит на колхозной земле. Да и Настена получила колхозную квартиру бесплатно, а значит, ее неказистый амбаришко переходит в ведение председателя. На дрова или куда там на другие малые дела пойдут строения, неважно, все равно не положено вот так, за здорово живешь, без спроса становиться хозяевами целой усадьбы. Но Макар Блин не стал ругаться, более, не сказал ни слова, только рукой махнул, мол, продолжайте свою игру, на меня не обращайте внимания. Так он входил в класс на урок, неприметно, немного стеснительно.

Доиграли сражение. Как это получилось в настоящей войне, «немцы» оказались разгромленными. Сгрудились вокруг председателя. Думали, что он пришел приглашать на сбор поздних колосков или на копку картошки. А Макар Дмитриевич задумчиво заговорил:

— Значит, нужен штаб… Особо вот вам, молодым… Чтобы было где собраться, помыслить о жизни…

Не поняли ребята, о каком штабе ведет речь Большая голова. И уж совсем их озадачил последним предложением:

— Стал быть, так в заветке и запишем. Согласны?

С чем соглашаться, ребята так пока и не могли уразуметь, но хором закричали:

— Так точно, согласны!

Умер Макар Дмитриевич Блин в этот же день, на солнцезакате. Шел в правление. Ровно два шага оставалось до крыльца, как вдруг председатель резко согнулся, будто получил пулю в живот, потом выпрямился, сделал эти два шага, сел на первую ступеньку. И умер…

В день похорон по-летнему голубело небо. Высота его была столь необыкновенной, что редкие облака стыли где-то на краю, не решаясь забираться в глубину, словно не доверяли ее недолговечной, хотя и яркой, сини; над охорошевшими пустыми полями вновь трепетно, осиново задрожали спиральки испарений: пахучей живицей — сосновым соком — потек из колков задумчивый дух земли, устоявшийся, прилегший было на долгую зимнюю спячку, но неожиданно разбуженный, поднятый этой внезапной, невесть откуда нахлынувшей теплынью, последним отголоском отшумевшей осени. Кое-где очнулись и лениво заворочались похожие на больших сердитых ежей кругляши перекати-поля, даже поднялись прибитые дождями пленки, слепыми сетями они повисли в воздухе, не зная, куда же им теперь держать путь, легким ветром их раскачивало, отчего сам воздух как будто тонко зазвенел и стал осязаемым, засветившись тончайшим серебряным гарусом. И само солнце, вдруг подобрев, калило мягко, нежно. Солнце тоже хотело, чтобы этот мертвый человек и о нем взял с собой добрую память.

Ордена и медали председателя на красных подушечках несли мальцы. Пиджака в доме не нашлось. Или не любил Макар Дмитриевич этот вид одежды, или просто времени не хватило на покупку, но вот не оказалось — и все. Катерина Шамина и Витькина бабушка, снаряжавшие председателя в последний путь-дорожку, в гардеробе не обнаружили цельной пары, не говоря там уже о тройках. И только тут припомнили, что не был голова модником, обычно ходил зимой и летом одним цветом — в старенькой, добела застиранной армейской форме. Так и принарядили Макара Блина в галифе офицерские да френч со споротыми знаками различия. Френч был почти новым — подарок Астахова, галифе еще в сорок пятом принес с войны Иван Мазеин.