Альберт Усольцев - Светлые поляны

— Первый заработок? — неуверенно спросил Витька.

— И это ступень, но ты ее переступил много раньше. А вот скажем так — большая победа, одержанная на трудовом поприще.

— Где? — спросил Витька. — Мы в поле работаем, а не на поприще.

— Вот шут, с кем поведешься, от того и наберешься. У Макара Дмитрича такое слово услышал да и попривык к нему. В поле, конечно.

— Но дом тут при чем?

— Дом как штаб… Нет, как мавзолей, что ли. Вот стало тебе худо — придешь сюда, поддержка найдется. Очень весело — весельем поделишься. Грусть-кручина взяла, один посидишь да подумаешь — это тоже сил добавляет. Но как я понял из письма Макара Дмитрича, главное, чтобы не жил человек в деревне всяк по себе. Чтобы как на хорошем фронте — чувствовал соседа с правого фланга, соседа с левого, вот в чем суть. Уловил? Правильно председатель заметил — в деревне дома стоят, будто за руки взялись, так их плетнями да заплатами породнило. Плетень в деревне не для разгородки служит, а для соединения.

И Витька вспомнил последние слова председателя про «штаб», про загадочную «заветку». Так вот о чем думал Макар Блин, наблюдая за их игрой на «батарее»…

— А вы… вы, дядя Семен, не уедете из Черемховки?

— Как с работой дело обернется. И в самом деле я от здешней земли силы набрал — решил снова по-шоферить, коль доверят машинку.

— В нашем колхозе?

— А то где же. Правда, и в автороту приглашают. Ну, посмотрим.

— Вот мирово! — сказал Витька. — Я зимой под картером буду огонь разводить, чтобы мотор завелся. Вам ведь не подлезть под картер-то?

— Не подлезть, — согласился Астахов.

— И запаску не накачать за полчаса? А я накачаю. Вот пощупайте, какой мускул на правой руке вырос!

— Действительно, твердь твердью, — принял шутку Астахов.

— А еще пробок к радиаторам у меня целый ящик. В детстве собирал — думал, отец вернется, ему сгодится…

— В детстве? — спросил Астахов. — А ты что, разве уже вырос? Вышел из детства?

— Не знаю, — сказал Витька. — Но коль большаки на улице здороваются…

«И в самом деле, — подумал Астахов, рассматривая Витьку, — есть у этого поколения какая-то ранняя большота. Именно большота, как любил говаривать Макар Дмитрич».

— Я и рулить умею. А что педаль сцепления до конца пока не могу, дожать, дак дело поправимое: к ноге деревянную колбышку пристегну ремнями и выжму. Я левую ногу по утрам тренирую — пудовую гирю подвязываю и поднимаю. Возьмете меня в рейс, а, дядя Семен? В глубинку? — Голос Витьки стал просящим, словно дело и впрямь уже дошло до выхода в дальний район, к зерну, из-за недостатка машин ссыпанному в амбары, а потому и называемым глубинным. — И правую ногу я тоже качаю — тормоз ведь надо осилить. И скорости знаю, как переключаются у «полундры», у «Захара», у «пикапа», у «студебеккера»…

Хорошо, что было темно и Витька не заметил, как на щеку Астахова выкатилась крупная слеза.

«Вот она, настоящая расплата за войну, — подумал Астахов. — Им нужны отцы. Большая приучка парней к работе идет от отцов. А отцы этого поколения от озера Ханко до Шпрее лежат…»

— Ладно, — дрогнувшим голосом сказал Астахов, — поедем и в глубинку. А сейчас — домой, заждались, поди.

— Меня не ждут, — сказал Витька, — я уже большой.

— Иди, иди, большой, — легонько подтолкнул его в спину Астахов. — Завещание председателя передай матери, пускай в школе прочитает. Там больше о молоди идет речь.

Белым мрамором светились в темноте ступени крыльца. Витька, угадывая их ногами, резво сбежал и направился к своей усадьбе.

Появилась луна с распаренным красным лицом. Ее слабый, но постепенно набирающий силу свет был к месту — Витьке надо было еще залить банный котел и шестиведерную кадочку речной водой.

В воздухе пахло снегом. Черная снеговая туча стояла совсем рядом, за колхозным садом.

Отойдя от дома председателя добрую полсотню шагов, Витька остановился. Повернувшись, он увидел необыкновенное зрелище: из всех деревенских крыш ранняя луна, ловко отвернувшаяся от снеговой громады, успела выхватить лишь одну, блиновскую, потому как та была выше всех. И сейчас этот крутобокий корабль, казалось, медленно разворачивался, выстраивая себе в кильватер всю колонну черемховских домиков, прикрывая своим прочным остовом от первого снежного заряда. Так и не зажигая огней, дом-броненосец шел в голове эскадры-деревни, шел грозно и неотвратимо в мутно-серую круговерть первой зимней ночи, давно ожидаемой, а потому еще более злой за собственное запоздание.

Разом подняв все якоря, туча стронулась с места и навалилась на деревню всей своей молчаливой чернотой. Огоньки в домах, да и сами строения исчезли в снежном вихре, и только в редких разрывах пелены виднелся гордый и неприступный, полный великой силы и веры, дом председателя колхоза Макара Блина.

Узкую улицу перехватывали острые языки поземки, а у заплотов кой-где курились дымки — зарождались «сопки»: снежные чурымы. Витька шел по кочковатой, насквозь пробитой холоднющим ветром улице и беспричинно улыбался. Снегом слепило глаза, да и ночь совсем скрыла в своих объятиях выступавшие на дорогу палисадники, поленницы заготовленных на зиму дров, углы амбаров и бань, но Витька шагал уверенно и твердо — он знал свою деревню наизусть.

На конюховке висело обтерханное ветром объявление, сообщавшее черемховцам о том, что в конце этой недели они приглашаются на собрание, посвященное слиянию малых колхозов в один большой.

Общее собрание околотка восьми деревень, слившихся в один колхоз, состоялось в центре, в районном кинотеатре. Кинотеатр строили как летний — стены в две доски, а между ними опил. Но, построив, перерешили — зачем центру летний кинотеатр, когда нет зимнего. Отштукатурили стены снаружи и внутри, поставили круглые печки, не дававшие тепла ни осенью, ни зимой, и стали демонстрировать фильмы круглый год: все равно ведь зрители сидели в одежде. Когда сколотили сцену, то кинотеатр переименовали в «рэдэка» — районный Дом культуры. Под Новый год здесь устанавливали елку, украшали зал ватными и бумажными снежинками, а в дни спортивных праздников деревянные скрипучие стулья выносили, устанавливали боксерский ринг или расстилали борцовский ковер, и «рэдэка» становился спортивным залом. Комсомольские конференции проходили тоже здесь — в перерывы комсомолята грелись в фойе плясками под баян. Так что Васин, нынешний кандидат в председатели «Страны Советов», работавший в то время начальником райстройконторы и прозванный Васин-циркуль, был доволен: такой универсальный зал отгрохал — хочешь, в нем кино смотри, хочешь, психологические опыты проводи. С одним заезжим гипнотизером вышел конфуз. Сначала он лекцию прочитал переполненному залу, непонятную, но тем и интересную. «В моей, — сказал, — профессии нет ничего сверхъестественного, загадочного, потустороннего. Все научно обосновано». После этого начал опыт проводить под названием «наводнение в зале». Ходил по сцене и в полной тишине ровно гудел: «Спать, спать, спать… Вы погружаетесь в сон… Веки ваши становятся тяжелыми… Тяжелеют руки… Представьте, что в крышу монотонно стучит дождь… Спать, спать, спать… Одна капля, вторая, третья…»