Давид Самойлов - Ранний Самойлов: Дневниковые записи и стихи: 1934 – начало 1950-х [litres]

Он вносит миссии
Предложенье
Пройтись по дивизии
В расположенье
Рот, батальонов,
Поскольку там
Яснее истинное положенье.

…Сорок первый.
Ветер высвистывает
Над синими елями.
Рощи ветвистые
Снарядом прострелены.

У края полянки
Лежит отделение.
Мертвые танки
Горят в отдалении.

Сержант в шинели,
Почти что глиняной,
Командует
Оборонительной линией.

И входят британцы
Отнюдь не без робости
В особую область
Упорства и доблести.

Особая отрасль
Характера нашего –
Советская доблесть
Стоит не прикрашена.

(В продрогшем окопе
Присевший «максим».
И тесный блиндажик
Из хлипких лесин.)

И в той тишине
Под шинелью а нглийской –
Озноб по спине,
Как тогда, в Архангельске.

И голос сержантский
(Рукою – честь):
– Будем держаться.
Патроны есть.

Взвод в составе
Шести красноармейцев.
Офицерского состава
Не имеется.

К миссии вопросец
От наших рот:
– Когда откроется второй фронт?..

И чуть лукаво
Вздернута бровь:
– Поровну славу –
Поровну кровь.

Офицеры его величества
Считают, что можно ограничиться.

И, как будто картошкой,
Заляпан рот,
Тугим языком
Генерал проворачивает
Слова
Про второй фронт.

…Сорок первый.
Ветер высвистывает
Так, как вначале,
Рощи ветвистые
Хлещут бичами.

По Волоколамскому
Навстречу миссии
Прицепами лязгают
Мотодивизии.
Сибирские роты,
Железный народ:
На фронт! На фронт!
На фронт! На фронт!

Отряды. Отряды.
Танки. Орудия.
Снаряды. Снаряды.
Люди. Люди.

И грохот стоит над полями и пущами,
Как будто пружина огромная спущена.

И неудержима
Стальная пружина.
Ее разворот –
До ворот Берлина.

Простой городишко русский,
Уютный, как голубок.
Над речкой, немного грустной,
Деревьев весенний клубок.

На улице главной, мощеной –
Райком, райсовет, финотдел.
Купол, когда-то злащенный,
От времени поседел.

А на небольшом расстоянье –
Кирпичная полоса,
Железных рельсов слиянье,
Высокие корпуса.

Стеклянные соты завода.
Забор. И труба. А за ней –
Неяркие краски восхода
Пугливее, тоньше, нежней.

Федор Ильич Леонов
В городе этом живет
В должности почтальона
Сорок четвертый год.

В зимний, осенний, летний
Или весенний сезон
Носит письма, и сплетни,
И телеграммы он.

Ходит, судит да рядит,
Впрочем, не любит зря:
Так, интересу ради,
Собственно говоря.

Стукнет в окошко рано
И подмигнет глазком:
– Почта, Анна Иванна!
Почерк мне незнаком…

Простой городишко русский
Раскинулся за окном.
Анне ужасно грустно,
Думается об одном.

Как никогда ей дорог
Облик его и вид:
Старший сержант Командоров,
Тот, что уже убит.

Пишут ей, что начальство
Помнит его труды,
Но он погиб, не дождался
Ордена Красной Звезды.

Пишут от имени роты,
Что мстят за него огнем.
И посылают фото,
Найденное при нем…

Пепельный локон мнется,
Лоб кулаками сжат.
Больше к ней не вернется
Гвардии старший сержант.

Весна запевает в канавах –
Ветреная весна.
От оттепелей слюнявых
Речка стала тесна.

Ветер сластит, как солод,
Пахнут березы легко,
Выставленные на холод,
Белые, как молоко.

С треском взрывает почки
Острый зеленый лист…
Тихо идет на почту
Федор Ильич, моралист.

Ветки полны, как вены,
Тополь кипит прямой…
Анна с утренней смены
Тихо идет домой.

– Что ж это вы, отшельница!
Можно ли в ваши года!
Стерпится-перемелется,
Помер, так навсегда…

(Белые вешние бури
Властно шатают райцентр.)
– Вечером в Дом-культуре
Будет большой концерт!..

(Ласточки смелый росчерк.
Воздух – подобье сна!)
Весна запевает в рощах,
Ветреная весна.

Маленький русский город
В лужах луну дробит.
Старший сержант Командоров
Вражьей пулей убит.

Волосы оправляя,
Светом поражена,
В клуб под раскат рояля
Входит его жена.

– Анечка! Аня! Анюта!
Анна Иванна! А… –
Господи! На минуту
Кружится голова.

Нежно глаза прищурив,
В свете хрустальных огней
Сам Спиридон Сабуров
Смело подходит к ней,

Вздергивает плечами,
Просит: «Позвольте вас…»
Оркестр играет печальный
Кавалерийский вальс.

Медленный, старый, уездный…
В неком армейском полку
Один капельмейстер безвестный
Так выражал тоску.

«Месяц глядит из-за тучек
В синь – в ночь.
Он был молодой подпоручик.
Она – генеральская дочь.

Сон ему нежный приснился
В синь – в ночь.
Он скромно в любви объяснился,
Она прогнала его прочь».

Кружатся медленно, плавно,
Динь-дон.
– Я вас увидел недавно, –
Ей говорит Спиридон.

Разные сны нам снятся,
Сердце свивают в жгут.
Сны не умеют стесняться –
Мучат, целуют, жгут…

…Снег на полях белеет,
Реки покрыты льдом…
А перед ней на коленях
Бледный стоит Спиридон.

…Страсть в глубине зеленых
Неотвратимых глаз…
– Федор Ильич Леонов
Может увидеть нас.

Но соблазнитель суровый
Губы в усмешке кривит:
– Этот работник почтовый
Только что мной убит!..

Ах, просыпается Анна,
Дивного страха полна.
В небе светло и стеклянно,
Полная светит луна.

Желтых, багровых, бурых
Листьев летит листопад.
Сам Спиридон Сабуров
Влюблен с головы до пят.

Любит с тоской, навечно,
Как в восемнадцать лет.
Хочет, чтоб в тот же вечер
Был для него ответ.

Федор Ильич лениво
В старой бредет дохе.
– Что ж! Одного схоронила,
Нужен другой. Хе-хе!