Георгий Политыко - Товарищи офицеры

После всех треволнений провал на инспекторской казался просто немыслимым. Климов думал о тех словах, которыми он, подобно капитану Ермакову, зажжет сердца своих солдат. Поддержит в них огонь первого успеха, раздует его пламя, выведет взвод в число передовых…

Он так верил теперь в Ермакова и так восторгался его поведением во время смотра, что счел запоздалой выдумкой слишком простое разъяснение, сделанное Борюком:

— Не зря мы в лесу на строевую налегали.

При всем уважении к парторгу Климов не мог принять всерьез его слова:

— А форма парадная? В валенках? Ватные брюки навыпуск?

— Эх, Климов, — ответил Борюк. — Для тебя строевая — значит, обязательно парад. А сапоги, между прочим, мы брали с собой.

И столько укоризны послышалось Климову в голосе парторга, что он, если не стушевался сразу, так лишь по причине еще большего восхищения Ермаковым. Конечно же, ротный все сможет! Самое неприятное для солдат дело заставит выполнять с удовольствием. И пойми тут — как у него это получается?

Вот у Климова ничего не выходит с тем же Никитенкой. Взводный комсорг Гребешков добрых полтора месяца не отстает от Кита, а толку? Последнего сантиметра не может одолеть солдат, когда подтягивается на перекладине — только носом ее достает. Это, конечно, тоже достижение, но вряд ли его зарегистрируют в качестве рекорда.

Наутро Климов окончательно убедился в том, что на одном вдохновении, на «волшебном» слове, далеко не уедешь.

Взвод проверялся по гимнастике. Выбеленные высокие своды бывшей церкви напомнили Климову о его первой встрече с Ермаковым — здесь, в спортзале, четыре месяца назад.

Теперь они стояли порознь: Климов — на правом фланге взвода, Ермаков — в сторонке, рядом с поверяющим — невысоким худощавым майором со значком мастера спорта.

Первым к турнику шел Крученых — кривые сильные ноги, словно тугие пружины, подбросили его к стальной перекладине.

— Сержант — отлично, — отчеканил поверяющий.

«Абдурахманов, Галанин, Гребешков», — по алфавиту наизусть вспоминал Климов список взвода. — За этих, за первых, бояться нечего…»

— Абдурахманов — отлично!

— Галанин — хорошо!

— Гребешков — отлично!

Металл в голосе поверяющего кажется Климову необыкновенно музыкальным. Солдатам, быстро отходящим от турника, хочется пожать руки, расцеловать. Но Климов только провожает их молча благодарным взглядом.

Вот звучит первое «удовлетворительно», и сразу — второе. К турнику подходит коренастый приземистый солдат, с несколько растерянным от волнения лицом. Это — Ивасев, в нем Климов уверен. Но… что это? Легко подтянувшись, солдат заносит за перекладину вместо левой ноги — правую.

— Ивасев — плохо!

«Это несправедливо! — вспыхивает Климов. — Ивасев может исправиться… Надо вторую попытку…» Лейтенант видит, что капитан Ермаков, наклонившись к поверяющему, что-то негромко ему объясняет: «Ага! Просит вторую…» Слышен ответ поверяющего:

— Нет. Не могу. Упражнение искажено. Растерянность не оправдывает, а усугубляет…

И снова громко поверяющий выкрикивает:

— Рядовой Никитенко!

Огромный солдат, гулко протопав сапогами, останавливается под стальной перекладиной. Климов видит, как беспомощно дергаются губы на лице горе-гимнаста. «Вот она, вторая «двойка», — равнодушно думает Климов.

Почти не оттолкнувшись, Никитенко достает перекладину большими и нескладными ручищами. Долго и тяжело висит — без всякого движения. Потом по телу пробегает неожиданная судорога, и тело начинает ползти вверх — очень медленно…

Климов не поверил глазам, когда пунцовый налитой подбородок солдата оказался выше перекладины, хотя это было только начало, самый несложный, простой элемент упражнения.

Удивление Климова все возрастало, по мере того, как Никитенко с упрямой натугой выполнял другие элементы: занес левую ногу, качнул правой, оседлал перекладину, кувырнулся вниз, сделал соскок.

— Никитенко — удовлетворительно!

Лейтенант слышит дружный вздох облегчения: весь взвод со своим командиром затаил дыхание, пока Никитенко в муках одолевал турник…

На полигонах и в классах щелкали секундомерами поверяющие офицеры. Секунды стучали громче выстрелов. Трое суток поспевали за секундами солдаты Климова, а на четвертые — людей словно подменили.

Поверяющий полковник — сухой и неулыбчивый, как все военные химики, — глядел на секундомер. Солдаты суетливо и беспомощно торопились втиснуть себя в неуклюжие резиновые комбинезоны, путаясь, словно трехлетние мальчики, в застежках и лямках.

— Ясно, — сказал полковник, щелкнув секундомером. — Они даже не знают, что брюки натягиваются в первую очередь.

Лишь Гребешков и Абдурахманов уложились в положенное время. Никитенко второпях порвал резиновые штаны.

…Вечером, на совещании офицеров, комбат с язвительной усмешкой говорил:

— Слышали, товарищи, о чем нам соизволил доложить командир взвода Климов?.. Лейтенант объясняет позорный провал взвода неразумными действиями командира батальона… Видите ли, я приказал передать противохимические костюмы в первую роту и тем самым лишил товарища лейтенанта возможности обучать солдат… А позвольте спросить вас, Климов: сколько времени эти костюмы валялись у вас в каптерке, и вы ни разу не удосужились показать их солдатам?

— Взвод был оторван от учебы, — мрачно напомнил Климов.

— Ах, вот оно что!.. И на войне, Климов, погубив своих солдат, вы тоже стали бы оправдываться хозяйственными делами?..

Комбат объявил Климову двое суток ареста. «За непонимание долга службы». Лейтенант, бледный и немой, выслушал приказ. В молчании офицеров, расходившихся с совещания, самым угнетающим было молчание капитана Ермакова. Климов сам догнал его на плацу.

— Вы понимаете, товарищ капитан…

— Понимаю, Климов, — отозвался ротный. — Бархатов про войну правильно сказал… Вас, возможно, расстреляли бы. Но и его вместе с вами.

Никогда не приходилось Климову слышать столь мрачных шуток. Тем более не ожидал их от Ермакова…

Так вышло, что лейтенанту, мечтавшему о подвигах и оказавшемуся — хотя бы и в результате мрачной шутки — едва ли не преступником, осталась одна надежда — надежда на тревогу.

…Тревога! Как и всегда во время инспекции, ее ждали каждый день и каждую ночь. Офицеры держали в казармах походные чемоданы; солдаты тоже были начеку и, ложась спать, иные из них умудрялись прятать под матрац кто — противогаз, кто — малую саперную лопатку, чтоб скорее собраться по тревоге.

В один из дней поверки соседи связистов — понтонеры проявили «верх боевой готовности». После обеда, в мертвый час, кто-то из понтонеров заметил, что инспектирующий полковник завернул в казарму музыкантов. «Ага! В оркестр! Значит, за сигналистом!» — смекнул догадливый понтонер и бегом направился в роту. Через несколько минут рота во всеоружии стояла на плацу — обязанности ротного исполнял сержант, так как ни офицеров, ни старшины после обеда в роте не оказалось. Тяжелые понтонные машины, как настоящие наземные крейсеры, разбудили своим ревом едва не половину гарнизона…