Владимир Фоменко - Память земли

Факты бескормицы, вчера еще не тревожившие обком, сегодня поднялись в полный рост, требовали мер. Говорить о ссуде из области было невозможно. Область без того тянулась из последнего, поддерживала районы, которые в нынешнем году выгорели целиком, и Капитонов вынужден был прислушаться к рекомендациям Голикова. Игорь Иванович Капитонов сам внес и провел на бюро райкома решение — рекомендовать береговым колхозам-переселенцам выделить до пятнадцати процентов своих кормов в заем степным хуторам.

В результате этого хоть и гуманного, но навязанного, решения все оказались задетыми. Аппарат райкома — подрывом своего авторитета; область — обнаружением неблагополучного района на ответственнейшей волго-донской территории; Орлов — всем вместе, да еще и провалившимся теперь переводом в Ростов. «Спасибо Голикову, отблагодарил…» Даже малозначащие завмаги и завбазы, патриоты райцентра, узнав о решении внеочередного бюро, порицали Голикова, вынесшего сор из избы.

И только Сам Голиков, во все время боя ни разу не спрятавшийся под спасительным бугорком, был счастлив. Хотя в резолюции записали «рекомендовать», Голиков немедленно дал степнякам распоряжение завозить на свои фермы солому; благо, ударили морозы и дороги застекленели.

Установление дорог помогло и выбору новых мест для переселенцев — этой широкой хозяйственной и политической кампании, начавшейся на всем среднем Дону.

Дул морозный ветер, струил вдоль улицы по земле крупицы снега. Настасья Семеновна Щепеткова, одетая тепло, для степи, вышла из дома к ожидающим машинам. Машин было две: светлая, цвета кофе с молоком, «Победа» Волго-Донского комитета по переселению и блестящий черный «ЗИС» ростовской конторы «Облархпроекта» — длинный, низко посаженный, с белой нарядной резиной новехоньких покрышек.

Люди, ожидавшие Щепеткову, курили: шоферы — у кабины «ЗИСа», хозяева — возле калитки. Офицер МГБ из переселенческого комитета, ростовский архитектор — высокий красивый старик, молодой гидрогеолог и мужчина в соку — техник районной пожарной инспекции. Все оживились при виде Настасьи Семеновны, она покраснела от посыпавшихся шуток, от улыбок незнакомых людей.

— Место вашему хутору подберем — собственные пальчики расцелуете, — говорил архитектор, знакомясь, пожимая белой большой рукой маленькую крепкую и жесткую руку Настасьи.

— Предоставим курорт, — поддерживали его офицер с гидрогеологом. — Будет не хуже Сочи, еще магарыч поставите.

Архитектор, прямой, стройный, с породистым узким лицом, посвежевшим в длительной командировке, был явно восхищен крестьянским, чисто донским видом председательницы, ее рукавицами, валенками, коротким, выше колен, присборенным в талии кожушком. Наклоняясь к невысокой Настасье, он, сияя, говорил:

— Вы единственная в нашем обществе дама, мы для вас пойдем на все.

Остальные мужчины соревновались с ним, наперебой острили, и Щепеткова чувствовала, что хорошеет от внимания, что с ее лица сбегает закоренелая деловая угрюмость. Отчетливо заговорило давно отмершее, бабье, и Настасья вскинула на архитектора глаза, спросила, на что это на все он для нее пойдет. «Да что это я мелю, дура? Еще всерьез решит», — ужаснулась она, но махнула рукой и с открытой белозубой ухмылкой договорила:

— Ох, гляди, обожжетесь!

От мороза все чувствовали себя взбудораженно. Воздух был легким, репродуктор на площади Кореновского гулко потрескивал, за площадью над садами отворилось в небе голубое окно, и сады, еще пятидневку назад серые, сырые, обсохли на морозе, посветлели под голубизной, казались розово-коричневым лесом, затопившим хутор. Настасью поместили в «ЗИС», впереди. Здесь пахло кожей сидений, резиной, папиросами архитектора и офицера МГБ, который перешел из своей «Победы» сюда, ко всей компании, протер перчаткой перед лицом Настасьи выпуклое, без того сияющее стекло.

Нет, это начало переселения, которого Щепеткова ждала с замиранием, оказалось не таким страшным, тем более что на завороте улицы толпа девчат во главе с Милкой Руженковой дружно замахала Настасье Семеновне, громко горланя, выкрикивая ей вслед игривые советы. И тут же Настасью кольнуло, что предает она хутор, не голосит по нем, не плачет, а, точно барыня, сидит, улыбается шуткам архитектора, мальчишки-гидрогеолога и этого офицера в петушино-грудастой шинели. Впервые ехала она в такой машине. Даже на колдобинах улицы «ЗИС» не давал толчка, а лишь плавно, бесшумно приседал. После грязи скотных дворов, после колхозниц, вечно чего-нибудь просящих, требующих, было хорошо сидеть в мягкой машине, ощущать упругость пружин своим затылком, шеей, спиной, наморившейся от домашней ночной стирки.

— Вам удобно? — спрашивал архитектор.

За околицей вылетели на крутую гору, и враз, в три минуты, вместо за́тишных садов — степь. Открытая ветру, она, словно живая, шевелилась сухой травой, несрезанными кукурузными бодыльями, причесанная с востока на запад, по ходу ледяной поземки. Поземка гнула даже куцепалые терновые кусты, дробно секла по ним летящей над землей и в небе снеговой крошкой. Не зря от века жил хутор Кореновский там, внизу, загороженный крутыми надежными буграми, матерински укутанный деревьями береговых лесов и левад. Чем выше от Дона, тем злобнее мело. Перед лицом Настасьи на эбонитовом полированном щитке мирно подрагивали под стеклом стрелки, рука городского шофера в городском клетчатом пальто лежала на тонком круге руля, спокойно пошевеливаясь. Все в машине дышало спокойствием, уютом, однако, как ни плотно был закрыт «ЗИС», как ни запечатан дверцами, с наветренной стороны начинало просачиваться острое дыхание.

— Будто полюс. — Архитектор показал за окно.

— Да, вроде зимний Ленинград в блокаду, — подтвердил офицер, тронул плечо шофера: — Заведи-ка, брат, печку.

Водитель включил реостат, и сперва к коленям Настасьи, потом к щекам пошло сухое электрическое тепло. На подъезде к месту к Настасье перегнулся техник районной пожарной инспекции, простецкий широколицый мужик, который все время тушевался в присутствии архитектора, офицера и гидрогеолога.

— Если решите сюда переселяться, — кашлянув в широкую ладонь, сказал техник, — то учтите: в противопожарном отношении тут ажур… А вообще-то… — Он снова предупредительно кашлянул и спросил: — Вы-то раньше бывали здесь?

— Зачем же? — ответила Щепеткова. — Селений тут нет, поля наши в стороне.

Пуговицы на стеганке техника были добротно закреплены новыми суровыми нитками (ясно, старание жены), те же нитки приковывали крючок на вороте, стягивали аккуратной штопкой потертые углы цигейкового воротника. По одежде, по крестьянским глазам техник был родственнее Щепетковой, чем все остальные здесь, но ей хотелось верить в веселую беззаботность, в беззаботность этих остальных, и она опять заговорила с ними, отмахнувшись от техника, как бы изменив своему человеку.