Владимир Фоменко - Память земли

«ЗИС» остановился.

— Предъявляйте санаторные путевки. Приехали, — объявил гидрогеолог.

Глянув в стекло, Настасья ничего не поняла. Просто степь. Такой же участок, из каких состояли все двадцать километров пути. Только, пожалуй, самый высокий, открытый ветру. Ступили наземь, в секунду вышибло из-под одежды тепло. Подъехала шедшая позади «Победа», из нее вылез шофер и, тоже обдутый ветром, съежился. По бесснежной земле бежала крупа. Она была редкой, струилась по черной, каменной от мороза почве, обегала бурьянины. Она неслась безостановочно, вся в одну сторону, местами завиваясь, дымясь, как дымится пар на черной чугунной плите. Ни деревца, ни единой палки, только дымящаяся земля и недвижный пустой экран белого неба.

«Боже, неужели тут жить?» Настасья зажмурилась, но держалась спокойно, как и все люди вокруг нее, приехавшие не для вздохов и охов, а для дела.

— Тут самый высокий участок, самый незащищенный, — произнесла она. — Зачем его выбрали?

Архитектор, отворачиваясь от ветра, объяснил, что здесь будет берег, а низкие участки зальет море. Он попросил гидрогеолога:

— Александр Станиславыч, вы молодой, сбегайте, голубчик, до первого репера, покажите границу воды.

Гидрогеолог побежал в сторону, притопывая, греясь на бегу. Отыскав что-то, крикнул Щепетковой:

— От меня в вашу сторону — берег, ваш будущий колхоз, а за моей спиной — море.

От его крика там, где море, поднялся из сухостойной травы заяц, поскакал, мелькая белым подхвостьем. Шоферы оба враз свистнули, засмеялись: «Морской заяц!»

Смеяться здесь было трудно, так же как разговаривать. Ветер сковывал лицо, вышибал слезу. Офицер опустил ушанку, посоветовал шоферам:

— Включить бы моторы, а то воду прихватит в радиаторах.

Моторы включили. Пряча руки в карманы, в рукава, все поднялись на гору. Под ногами среди травы белели вбитые в землю колышки, и архитектор стал пояснять Настасье, что это намечены улицы нового поселка. Как только колхоз даст согласие на переезд, проект поселка доработают детально. Однако уже сейчас все намечено с учетом берегового рельефа, климатических, метеорологических, а также других условий.

Настасья тронула крайний колышек носком валенка, потом рукой. Рядом с архитектором стояли гидрогеолог, техник, офицер. Все они приехали помочь Щепетковой разобраться в обстановке — каждый по своей специальности. И сейчас, показав место, сообщив, что здесь будет вода, что пожаров не будет, что переселение произойдет согласно инструкции облисполкома, они стояли перед Настасьей. Шоферы тоже стояли. Работа по сдаче земель была новой, люди не знали, как вести себя, что, собственно, еще делать, после того как ткнешь пальцем в место и объяснишь его особенности.

— Значит, фермы для животноводства будут вон там? — кивком показала Настасья.

— Ну да! — оживились все. — Будут за ветром, чтобы на поселок не несло запахи. Господствующие ветры восточные, — значит, фермы планируем на западе.

Щепеткова слушала. Ничего плохого вроде не происходило. Наоборот, все в поселке было учтено. Дом культуры, радиостанция, даже запахи. Но где тут, на сухом яру, добывать камыш на хозяйственные нужды? Это тебе не запахи… Какой дух у своих коров, у их навоза, крестьянин отродясь знает и не помирает от тех запахов. Но вот чем топить хаты, когда вокруг на пятьдесят километров ни единой палки? А бахчи как посеешь без супесных участков?.. Расспрашивать сопровождающих было ни к чему. Они знали лишь свое, инженерское, и Настасья, махнув на них рукой, стала разбираться сама.

«Понежилась в мягкой машине, — усмехнулась она, — наболтала языком — хватит. Занимайся делом, баба». Она зашагала через бурьян к будущим фермам. Бурьян здесь был не таким, как под хутором Кореновским, а низким, редким — видать, выбитым на этих высотах летним суховеем. Гидрогеолог, который все рассказывал об артезианских колодцах, и техник пожарной инспекции, уже изложивший особенности огнеохраны, приотстали. Офицеру — представителю переселенческого комитета — полагалось наблюдать за всем сразу, но на нем были тонкие шевровые сапожки, пальцы стыли, и он побежал к машинам, где уже сидели шоферы. Один только архитектор по-джентльменски не оставлял Настасью. Он давно, с первых еще минут, потерял солидный щегольской вид, сколько мог насунул каракулевую шапку на уши; его тонкий точеный нос приобрел цвет морковки.

Настасья осмотрела место будущих ферм, прикинула глазом, где рыть силосные траншеи, куда ставить скирды.

— А что намечено во-он там? — показала она на далекое, под краем неба, гладкое, как стол, поле.

— Виноградники.

— Это на ровном-то?..

— На ровном, — подтвердил архитектор. — По последним данным, крутые откосы, южные речные склоны для виноградников совсем не обязательны.

Щепеткова не стала спорить. Она с детства работала на винограде — что ей говорить с человеком, который небось впервые за жизнь прочитал в газете о «последних данных».

Архитектор мужественно стоял, щурил покрасневшие веки и, чтоб согреться, разжимал и сжимал пальцы в карманах пальто.

— Пошли, — предложила Настасья.

Идти назад было труднее: против ветра. Он был еще не очень сильный: видно, собирался разойтись лишь завтра-послезавтра и тогда уж зарядить здесь на неделю-другую, ударить по-настоящему. Даже у Настасьи начинало от ветра, от пустого белого неба давить в ушах, нудно ломить затылок.

— Вы, — сказал архитектор, — разумеется, можете отказаться от этого места. Право переселенцев. Только я бы не рекомендовал. Нас еще в области предупредили — прежде всего предложить этот участок вам, заслуженным перед революцией казакам-хуторянам.

Архитектор замялся и, подбирая слова, спросил:

— Скажите, действительно ваш свекор был вроде бы донским Чапаевым? Необыкновенный народный герой, оратор! Только, мол, к сожалению, о нем не создали художественных книг, не попал он в литературу и потому меньше известен… А?

— Я их не перемеря́ла — Чапаева со свекром, — ответила Настасья и сменила разговор: — Почему вы советуете не отказываться от этого места?

— Перспективное. Здесь вероятны все экономические плюсы, которые дает море.

Архитектор вконец иззяб, но Щепеткова упрямо осматривала каждый квадратный метр участка, и архитектор, должно быть давно забыв, что утром ухаживал за этой женщиной, уныло сопровождал ее. Он шагал рядом, соблюдал требования внимательного отношения к переселенцам. Потом по очереди с ней дотемна ходили гидрогеолог, техник, офицер…

Вечером Настасья Семеновна, прикрыв глаза, лежала на койке в комнате-боковушке. Полчаса назад, по возвращении из степи, она с архитектором вывесила в конторе план нового поселка, чтоб с ним знакомились члены правления, затем приняла инженера Петрова, который уже заканчивал инвентаризацию Кореновского, потом дала на завтра задание бригадирам и сейчас, одетая, лежала на койке поверх одеяла. На столе белело несколько заявлений колхозников, которые Настасья взяла в конторе и еще не читала. Возможно, заявления об уходе из колхоза на стройку… Белело и письмо из соседнего хутора Подгорнова, от председателя колхоза. Подгорнов расположен высоко, выше будущего моря, его не переселяют. Председатель, однополчанин покойного Алексея, боевой его товарищ, писал Настасье, что открылись свищи в раненой ноге, хирурги хотят извлекать осколки, поэтому сам он приехать сейчас не может, а в письме предлагает щепетковцам переселяться к нему в хутор. В Подгорнове лишние земли, все одно кого-нибудь подселят, так уж лучше своих. Настасья Семеновна и без письма весь день прикидывала в уме эту возможность. О переезде в Подгорнов уже давно настойчиво, даже требовательно говорит пол-Кореновского. Не поднять ли в самом деле людей на подгорновские кряжи, чем ехать, как в ссылку, на эту сегодняшнюю пустошь?..