Владимир Ухли - Шургельцы

— Ах, господи, напугал!

— Наверное, не из пугливых, очень ругаешься. — Парень подошел к женщине, встал перед ней. — Не бей!

— Нашелся начальник! На вот, веди сам на ферму!

Женщина бросила грязную веревку прямо на Ванюша и пошла прочь, в темноту.

— Не бросай его, волки съедят.

— Волкам тут есть нечего, волки не дураки, — все ворчала женщина. — Нашелся начальник — не бей, говорит. Масло-то, молоко небось любите. А вот попробуйте, помучайтесь, как я, тогда узнаете.

Женщина ушла, а Ванюш остался один около дрожавшего теленка. Мокрый, грязный, в темноте теленок показался ему меньше овцы. У него не было сил даже мычать, только дышал тяжко, со всхлипом. В лунном свете поблескивали испуганные фиолетовые глаза. Ванюш стал гладить малыша, он потянулся доверчиво, пошевелил коротким хвостом, шагнул, пошатнувшись. Мокрым носом стал тыкаться в гимнастерку.

— Обессилел ты, маленький, — Ванюш вытащил из кармана пресные лепешки, протянул теленку. Тот и не понюхал. — Молока бы…

Ванюш засучил рукава, начал растирать ему ноги. Малыш переминался, тихо шевелил ушами — нравилось ему.

— Идем домой, идем. Надо до села добраться…

…Ночь. Второй раз запели петухи. В большом селе тишина. Лишь в одной избе не гаснет огонь, открывается дверь, скрипит калитка…

Наконец-то перед домом послышались шаги. Он! Проворнее молодой Спани выбежала во двор.

— Сынок, что это?

— Теленок, мама, совсем ослаб. В болоте тонул.

— В теплый хлев поставим, — заспешила мать, — а овец во двор выпустим.

— Вот и хорошо, мама, — обрадовался Ванюш.

Теленка повели в хлев. Мать сделала теплое пойло, дала корм.

— Ванюш, зачем же вызывали тебя? — спросила Спани, подавая сыну умыться.

Ванюш только было начал рассказывать, да теленок замычал в хлеву, громко, радостно. Спани улыбнулась, вышла в хлев, а когда вернулась, сын крепко спал, лежа поверх одеяла. Спани осторожно стянула с него сапоги, уложила, укрыла своим одеялом, совсем как раньше, давно. Да так и просидела до рассвета, не спуская глаз. И радовалась и плакала. Больно уж на отца был похож.

Наступило утро. Она умылась, прибралась, стала готовить завтрак. Тут и Ванюш глаза открыл.

— Утро уже, мама? А я ведь только на минуту…

— На доброе здоровье, сынок, — засмеялась Спани. И не скажешь, что ночью не спала. Помолодела будто на десять лет. Радость все красит.

— Ванюш, а теленок-то колхозный! Я его теплой водой вымыла, ну и признала: наш это теленок, слышишь?

— Слышу, мама.

— Чего же молчишь?

— Жестокий человек хотел его в болоте бросить! Ведь его б засосало.

Потом сказал, негромко, осторожно:

— Мама, а я буду на ферме работать.

— Во-он зачем вызывали тебя в район… Не вместо ли Матви Капитуна? Эх, сынок… Сидоровы очень злые. Из ненависти могут не знай что сделать.

— Мама, в селе не только они. Много добрых людей. Так ведь?

— Так-то оно так, да только кто работал на ферме, добром никто не уходил.

Ванюш ничего не сказал, вышел в хлев навестить теленка. Подошла и мать.

— Поправится, есть стал, — сказала она.

— Если ухаживать, любая скотина поправится.

— Так-то оно так, да в колхозе-то их много, а кормов, сам знаешь, нет.

Рассвело.

— Какая погода хорошая, сынок, непохоже на осень, — радовалась Спани.

— Солнце меня в первый день работы встречает. Хорошо это, мама.

Длинная ночь прошла. Солнце взошло из-за осеннего яркого леса, осветило Шургелы. Лучи заиграли на воде реки Тельцы, разрезавшей село на две части. Недалеко от реки — ферма.

Во дворе у колодца с журавлем толкались телята. Видно, очень хотели пить — вытягивали шеи, поглядывали на растрескавшееся корытце.

В углу к забору примостился маленький бревенчатый дом, оттуда доносились женские голоса.

У дверей коровника, на подстилке из свеженакошенной травы, спал кто-то покрытый серым кафтаном. Три теленка старались выдернуть траву из-под неподвижного тела. Спящий невнятно пробормотал что-то, повернулся на другой бок: телята, тесня друг друга, попятились назад.

В ворота вошел Ванюш с матерью. Спани в фартуке несла свежую траву. Ванюш вел на веревке теленка.

— Где ветеринар? Разве скотина виновата? Стыдно бить такого маленького, — говорила Спани необычно для нее резко и громко.

Спавший около коровника вскочил, завернул в кафтан траву, на которой лежал, быстро забросил ее в хлев, скрылся за дверью.

— Чего раскудахтались? — закричала выскочившая невесть откуда сухопарая женщина. — Этот теленок — паршивец, весь в свою мать. Его с огорода недавно пригнали, чай, помнишь?

— Куда там ему на огород ходить, еле на ногах держится, — защищала Спани своего найденыша. — Ты, Елвен, на него напраслину несешь. Он очень смирный, не озорник.

Елвен с грохотом бросила пустую бадью на сруб колодца.

— Не напоишь их, волк бы их разодрал! Начальники нашлись. Сами поите. — Елвен подняла палку, лежавшую у колодца, и ударила ближнего теленка прямо по голове. Теленок замотал головой, спрятался за других.

Протерев отекшие от долгого сна глаза, Елвен широко зевнула, потянулась, посмотрела кругом. Тут-то она и заметила Ванюша. Глаза у нее расширились, тонкие губы растянулись в улыбке. Она перевела глаза на теленка, будто и не было о нем разговора. Всплеснула руками.

— Ой, Спани, где же нашли вы этого теленка? — Голос ее вдруг стал мягким, елейным.

— Ночью Ванюш притащил.

— Ай-ой, мальчик мой, Ванюш, разве ты вернулся? Как здоровье твое, как доехал? Хорошо?

— Да все хорошо, спасибо, тетя Елвен.

— А помнишь, когда были маленькими, с моим сыном Пруххой в лошадки играли. Помнишь? — Она вытерла фартуком глаза. — А теперь какой большой вырос! Вылитый отец. Как ты сказал? Хорошо доехал? Ну, ну… А наша Анись тоже большая стала…

Она стала было рассказывать о дочери, о ее нарядах, но тут быстро подбежал большой теленок, повертелся около Ванюша, потом стал своими короткими тупыми рогами толкать собравшихся телят. Те разбежались, как цыплята от коршуна. Теленок круглыми выпуклыми глазами посмотрел на Ванюша, потом, подпрыгивая, побежал к Елвен.

— Очень любит, когда его почешешь. Порезвиться захотел, мой хороший!.. Сами-то днем и ночью на ферме, как цепные собаки. Он один дома, соскучился, маленький мой. — Елвен, как ребенка, приласкала его.

Из домика вышли трое — мальчик лет тринадцати с темно-серыми умными глазами, рябая женщина, длиннолицая, остроносая, очень похожая на Елвен, — она пошла к амбару, — и мужчина с оборванным ухом: наверно, когда мальчишкой был, какая-нибудь дворняга откусила. В селе его звали «Безухий Матвей» или «Матвей Рваное Ухо». Ему уже было за пятьдесят, был он обрюзгший, толстый, с круглым выпяченным животом — ремень перепоясывал его, как прясло толстый пшеничный сноп.