Владимир Ухли - Шургельцы

Ванюш вернулся домой в самую страду, в молотьбу.

Изба перекосилась и стала совсем низенькой, словно от старости в землю вросла. Он пожалел ее, точно живую, открыл незапертую дверь, шагнул в дом.

Со света сначала ничего не различал, только вдохнул знакомый с детства запах печного дыма, остывшей золы да сухих трав, что висели пучками по стенам. И потом уж сквозь редеющую тьму проступило все знакомое с детства, нехитрое убранство.

Ничего здесь не изменилось, только обветшало все.

Ванюш снял пыльную гимнастерку, наспех умылся, переоделся, затянулся потуже ремнем, вышел. Не в силах удержать нетерпенья, он заспешил к току, все убыстряя, убыстряя шаги.

Он не оглядывался по сторонам, не смотрел и не слышал ничего. Только когда его обволокло облако пыли, заметил, что рядом едет машина.

Это был «козлик», «ГАЗ-69», обшарпанный, помятый, но еще бодрый.

Ванюш посторонился и стал на обочине. Но и машина остановилась.

Дверцу открыл незнакомый мужчина. Поманил Ванюша, приглашая сесть. Ванюш просить себя не заставил, проворно уселся рядом, разглядывая освещенное косыми лучами заходящего солнца лицо незнакомого мужчины.

Ему было примерно лет пятьдесят. Виски седые, от носа к углам рта легли глубокие морщины. Губы крупные, крепкие и обветренные. Глаза, кажется, голубые, не то серые. Если смотреть сбоку, не сразу разглядишь. Одет он был в кожаное пальто, восьмиклинную помятую кепку. Его, видно, слегка знобило, хоть погода стояла не холодная.

Незнакомец повернулся к Ванюшу, улыбнулся и, тоже не таясь, посмотрел долго и твердо ему в лицо. Протянул руку, крепко пожал, коротко назвался: «Ильин» — и опять сел удобно, стал смотреть на поля по сторонам дороги. Недалеко от тока он попросил остановить машину, вышел, поднял сноп ржаной соломы, лежавший на дороге, — видно, не раз его переезжали телеги. Обобрал в горсть зерна, завернул в газету, сунул в карман. Подсел к Ванюшу, положил широкую ладонь ему на плечо, внимательно оглядел.

Вскоре подъехали к закрытому току.

Ильин направился к колхозникам, — они и не оглянулись, молотили. Ильин бросил на ходу, обернувшись к Ванюшу и шоферу: «Не скучайте, идите вон к девушкам, я скоро приду». На дальнем конце тока девушки распевали песни, старательно крутили ручную веялку-сортировку.

Райкомовский шофер, видно, тоже недавно вернулся из армии: так же, как Ванюш, был одет в гимнастерку, поблескивал козырек фуражки, запачканной автолом.

Он не послушал Ильина, к девушкам не пошел, прислонился к машине. Они с Ванюшем разговорились. При встрече бывших солдат, известное дело, в первую очередь — где, в какой части, сколько служил. Шофер вытащил папиросы, Ванюшу предложил и сам закурил, да тут же вспомнил, что на току курить нельзя, и они отошли к кадушке с водой, стоявшей поодаль.

— Мой начальник, Степан Николаевич, в общем-то неплохой человек. Но все равно возить его откажусь, — сказал шофер и затянулся глубоко. — Понимаешь, Ваня, обидно — как только на этой зеленой саранче подъезжаем, все отворачиваются, недовольны вроде. Обидно это…

Ванюш не знал что ответить. Ему Ильин очень понравился, сам пригласил в машину, разговаривать, правда, некогда было, да ведь можно и молча глядеть хорошо. А Ильин и улыбался и глядел ясно, чисто.

— У него же план хлебопоставок, — сказал Ванюш.

Шофер рассердился:

— Какой там план, переплюнули уж этот план! Выйти на первое место в республике захотели, вот и жмут на всю катушку.

Он взглянул туда, где работали девушки, они громко смеялись и весело перекликались — должно быть, для гостей.

— Я его вожу, как со службы вернулся, примерно полгода. Сам-то хороший человек, это уж что говорить… Я и вашего председателя Шихранова знаю. Он дал обещание перевыполнить поставку втрое. Видел? Ильин все равно его не любит. Зато Митин, предрик наш, вашего Шихранова расцеловать готов. Только и знает: Сергей Семеныч, Сережа, друг мой.

— Я тоже знаю Митина, он давно председатель райисполкома, — заметил Ванюш. — А вот Ильина вижу в первый раз.

— Его же только этой весной прислали секретарем райкома.

— Как прислали? Избрали, что ли?

Но шофер только резко махнул рукой, снял картуз, бросил его в машину прямо на сиденье.

К машине уже подходил Ильин. Вид у него был не особенно довольный.

— Товарищ Ерусланов, — обратился он к Ванюшу, — не согласитесь ли проехать с нами до фермы, а затем доставим вас в деревню. — И он улыбнулся.

Ванюш растерялся, а Ильин, величая его теперь серьезно и уважительно Иваном Петровичем, рассказал, что видел в городе парторга Салмина и расспросил о Ванюше, узнал, что Ванюш до армии кончил три курса веттехникума.

Ферма, как называли ее кратко МТФ, стояла на окраине села, на берегу речки Тельцы. Постройки были старенькие, неоднотипные, собранные из разных конюшен да хлевов еще в первые годы коллективизации. Покрыты они были соломой, и потому крыша напоминала вершину невысокой горки и, будто вправду горка, поросла местами лебедой и полынью.

— Товарищ Ерусланов, — сказал Ильин, когда они обошли конюшни и вышли во двор фермы, — в народе нашем говорят: осень обильна, — а я что-то не вижу этого обилия на вашей ферме. — Он показал на тощую корову бурой масти, подошел к ней, ласково почесал между ушами, тяжело вздохнул.

— Еще бы, — сказал Ванюш, — она ведь сама не жалуется, бедная. Смотрите, глаза-то, глаза покорные, безответные…

— Любите вы их? — спросил Ильин.

— Люблю, Степан Николаевич, жалею и почитаю, — серьезно, почти торжественно ответил Ванюш.

Помолчали. Ильин сказал, протягивая руку:

— Можно считать, что мы с вами знакомы, Иван Петрович. Я буду ждать вас завтра утром в райкоме. Хорошо, если приедете пораньше, даже до девяти утра. Жду.

Он посмотрел на Ванюша испытующе, склонив голову к левому плечу.

Ванюш чуть было не козырнул по солдатской привычке, Ильин это заметил и усмехнулся:

— Значит, можно надеяться, раз вы по-солдатски приняли мою просьбу.

Утром Ванюш стал собираться в город.

— Сынок, зачем это тебя самый старший пригласил? — который уже раз с тревогой спрашивала мать.