Владимир Ухли - Шургельцы

Старухи подняли руки ко лбу, словно хотели перекреститься, разинули рты с редкими зубами, заговорили.

— Думали, этого никогда не услышим! Это правда? — недоверчиво спросили они.

— Эккей, как не правда?.. Все пошли на ферму, — Мгди показал на окно, откуда видна была худая крыша коровника.

— Пойдем к женщинам, что коноплю треплют, расскажем, пусть радуются. Ай, господи, дождались…

Облегченно вздохнув, женщины заторопились к двери.

— Разве вам можно правленческие секреты рассказывать? Никому не говорите!

Но те еще пуще зашумели:

— Сваха, слышишь, Безухий достукался.

— Да, теперь богу можно спасибо сказать.

В это время в соседней комнате кто-то как гусь зашипел, громко постучал в дощатую перегородку. Затем показался мужчина в очках, средних лет, с длинным лицом.

— Документ охформлять мешаете. — Он взглянул поверх очков на старух и Мгди. Под мышкой у него был большой, как печная заслонка, портфель-папка. — Время рабочее, нечего тут лясы точить. Сколько раз вам говорить о дисциплине? — строго отчеканил он. — Пора понять!..

— Еким Трофимыч, прости им, они сейчас уйдут, — заступился за старух Мгди.

— Кто они такие? — Еким Трофимович посмотрел на женщин с удивлением, прищурив глаза. — Аа-а… Сваха Мархва. В аккурат нужные люди. Сядьте, я сейчас!

Старухи сидели не шелохнувшись.

— Вот слушайте. — Человек в очках подошел к столу, положил папку на стол, раскрыл ее, что-то долго искал, потом вынул большой лист бумаги, поднес к самому носу и сиплым, словно простуженным голосом стал читать: — «Сентябрь этого года. Колхоз «Знамя коммунизма». Ветсанитар Е. Т. Трофимов» — это я, «заведующий фермой М. К. Сидоров, животноводы: Ефросинья Сидорова», — это тетя Елвен, значит, вы ее знаете…

— Знаем. Как не знать, в одном селе живем, — согласились старухи.

— Не шумите. Дальше читаю: «Также Марфа Петрова» — это ты, сваха Мархва. «О вышеизложенном подтверждаем. Во-первых…», я… а… сейчас… — Еким Трофимович остановился, вытянул губы, снял очки, подул на стекла, протер их носовым платком, почесал блестящую лысину. — Тут немного надо изменить. Вы не шумите, посидите, я сейчас.

Уселся за стол, долго возился с бумагой, так что даже пот выступил у него на лбу. А когда поднял голову, никого уже не было.

— Без разрешения куда ушли? Нельзя относиться так безразлично к документам!..

Он быстро собрал бумаги, выскочил на улицу, огляделся кругом и обнаружил старика, стоявшего за дверью. Взял его за руку и повел в правление.

— Давеча я рассказывал тебе о теленке, который увяз в болоте. Акт написал, надо расписаться. Ты, Микита Савельич, знаешь. Нет у нас водопоя, телята убегают на речку…

— Расписаться не могу, Еким Трофимыч, не настаивай. Тот раз ты меня чуть не подвел, когда вы с женой лошадь загнали. Помнишь, пировали в гостях… И ты меня расписаться заставил. Больше не распишусь, нет.

— Тсс… кто старое помянет, у того ворон глаз выклюет.

Ветсанитар хотел еще что-то сказать, но в комнату вошли мужчины — колхозный счетовод Никонов и Ванюш.

— Еким, этот стол нам нужен будет. Переходи на другое место.

Никонов вытащил из шкафа толстые папки.

— Иван Петрович, вот здесь весь скот нашей фермы.

Ванюш взял книгу, стал перелистывать. Вошел еще один мужчина, седой, с белым шрамом над бровями. Лицо крупное, и сам высокий, сильный на вид.

— Вы раньше меня пришли, — сказал он, поздоровавшись.

— Да, дело не шуточное, торопимся, — ответил счетовод. — Ефрем Васильич, вы, как парторг, должны быть в комиссии.

Не дожидаясь согласия, он написал: «Салмин Е. В. от парторганизации».

— Никита Савельич, пригласи этих людей. — Счетовод протянул бумагу со списком старику. — Сейчас же собери, пусть и Трофимов распишется.

Старик положил перед ветсанитаром бумажку.

— Не мешайте: видишь, охформляю, — отмахнулся тот. — Удивляюсь я, человек по горло занят, а тут у него под ногами путаются.

Тяжело ступая, он ушел в соседнюю комнату, плотно прикрыв за собою дверь.

В правление вошла Анись, исподлобья посмотрела на всех и села на свое место под дощечкой с надписью: «Учетчица».

— Анись, мое задание выполнила?

— Нет, — резко ответила она счетоводу. — Безвинных людей с работы снимаете… — начала она возмущенно, но тут же увидела парня в зеленой гимнастерке, замолчала, прикусила губу, глаза ее смотрели холодно, поблескивали, словно осколки голубого стекла. — Понаехали тут, — прошептала она невнятно, — житья теперь не будет.

На нее никто не смотрел.

По утреннему небу облака пошли, словно белые овцы по горам. Шли-шли, пропали из виду, небо прояснилось, стало голубым. Осеннее солнце ласково освещало большое чувашское село, поле овса, на котором стояли невысокие копешки. Изредка и низко по жнивью, поднимая пыль, проносился ветер. Вот стали слышны приближающиеся голоса: «Давай, давай! Не отстанем от второго звена, покажем им силос!»

Люди шли по дороге, обсаженной с одной стороны молодыми деревцами, большей частью уже сбросившими листву. Послышалась песня. Свежий ветер унес ее далеко-далеко.

Между молодыми кленами и березками замелькали белые платки девушек. Подруги косили. Рядки скошенной травы ложились на поляну округло, будто волны неглубокого пруда, легкие и плавные.

— Дядя Матви плохо наладил мою косу, не берет… — сказала красавица Сухви и поправила свои толстые косы, завязанные на концах голубой лентой.

— Это какую же косу? — отозвалась ее бойкая подружка Прась. — Ленту, что ли, он тебе плохо завязал? Ты бы кого помоложе позвала, — засмеялась девушка. — Вон Хвёкла сумела же — гляди, как ходко косит.

— Все может быть… — сказала Сухви, взглянув на Хвеклу с завистью. — Я ее должна догнать. А то…

— А то что? — быстро спросила Прась.

— Я же с ней соревнуюсь, ты разве не знала?

— Первый раз слышу. Почему мне не сказала?

— К слову не пришлось, — опустила длинные ресницы Сухви.

— Ее косу, наверное, новый завфермой отбил, — сказала Прась.

— Неужели? — Сухви и руки опустила. — Выдумываешь ты, откуда молодому парню такое уметь, быть не может.

Прась, заметив беспокойство подружки, удивилась:

— Я сама видела. Он с малых лет все умеет делать. Разве ты не знала? У него же руки золотые.

Сухви промолчала. Глубоко вздохнула и пошла к стоящему под кленом кувшину. Налила целую кружку уйрана [1] Уйран — кислое молоко, разбавленное водой. , выпила, спросила издали:

— А еще кому точил?

— Не видала я. Да это я так, может, и не Хвекле…

— Эх, подружка ты моя, без разбору он помогать не станет, — сказала Сухви печально, повесила кружку на сучок и вдруг подбежала к подруге. Глаза у нее были беспокойные, лицо вспыхнуло.