Владимир Ухли - Шургельцы

Волк взвыл, клыки разжались, он бессильно упал поперек оглобли, потом свалился в снег.

Ванюш бросился на него, вцепился в загривок, придавил широколобую голову к земле. Снег оседал под их тяжестью, двигаться, размахнуться было трудно. Волк еще хрипел, потом постепенно замолк, стал застывать.

Лошадь теперь тоже молчала, только фыркала. Потом проржала коротко и жалобно.

Ванюш встал, с трудом выкарабкался из снега, потащил волка к возу.

Тулуп спереди был располосован, полы в крови. Ванюш попробовал вытащить вилы, но не смог. Не смог и поднять, забросить тушу волка на воз. Привязал покрепче сзади. Впряг лошадь, и она, боязливо оглядываясь, хромая, поплелась, взглядывая на Ванюша доверчиво и благодарно. А пурга мела себе и мела…

На рассвете метель утихла. Ванюш подъехал к воротам фермы. Первой его, конечно, увидела Плаги-ака.

— Ванюш, сынок, вернулся! А тебя искать в поле пошли. — Старуха оглядела воз, растрогалась. — Я так и думала, ты с пустыми руками не вернешься. Хоть телятам-то корм привез. Дай бог тебе здоровья, Иван Петрович.

— Спасибо, ака. Искать-то меня напрасно пошли, я же не маленький.

— Двое суток тебя нет, тут и большой пропасть может. Эко погода, погода-то расходилась…

Старуха подошла, глянула, обомлела, всплеснула руками:

— Ай, батюшки, Микола-угодник, что это? Люди добрые, скорей сюда!

Из фермы выбежали доярки.

— Что случилось, Плаги-ака?

— Волк, волк…

— Он же мертвый, — успокоил Ванюш.

Утром новость разнеслась по селу. Ребята наперегонки бежали к ферме посмотреть волка. Перед воротами, как на току, плотно утоптали снег.

Ванюш, не отдыхая, пошел в правление. По дороге встретил Шишкину. Они зашли в кабинет председателя, но Шихранова не было. Старик Мгди сказал:

— Знамо, до девяти не примет. Велел подождать.

Ждать, конечно, не стали. Ванюш показал разрешение на отпуск сена из госфондов. Шишкина обрадовалась. Они пошли в сельсовет, решили вызвать людей туда. Но тут за Еруслановым прибежали: Шихранов срочно требовал его в правление.

— Товарищ Ерусланов, — сказал он строго, — тебе объяснение придется написать. Лошадь ты едва не погубил, ляжку чуть не выдрал.

— Знаете вы, что произошло?

— Напишите. Прочтем — узнаем, — холодно сказал Шихранов.

Запыхавшись, вошла Шишкина.

— За сеном, что выхлопотал Ерусланов, надо ехать, — торопливо сказала она. — Объяснение подождет, а скот голодный. Я же вчера вечером с вами договорилась.

Шихранов постучал карандашом. В комнату вошла Анна.

— Вчерашние наряды дай-ка… Видите, полностью отмечено, сколько лошадей и кто старшим возчиком ехать должен. Что еще вам от меня надо?

— Где люди, где подводы? На бумаге — гладко, а на деле маята.

— Об этом надо спросить у бригадиров, им дано под расписку.

Шихранов потер ладонью живот.

— За каждым я бегать не намерен, товарищ Шишкина. У вас, так сказать, авторитет прогрессирует. Повлияйте своим авторитетом, помогите правлению.

— Сергей Семенович, — Шишкина вскочила с места, — что вы говорите, удивляете меня прямо…

— Удивляться нечему. Мой авторитет вы загубили, — грубо прервал ее Шихранов. В его пальцах хрустнул сломанный карандаш.

Зазвонил телефон. Шихранов взял трубку.

— Все хорошо. Вчера еще наряды дал, отправляю. Ерусланов? Вернулся, но нанес лошади тяжелую травму. Да, будем разбираться, как-никак народное достояние.

Он бросил телефонную трубку, схватился за голову:

— Подменяют, не дают руководить! Звонки сверху, нажим местных органов, а существенной помощи ни от кого!..

— Да хватит вам! — возмутилась Шишкина. — Наш колхоз и так больше всех помощи получает.

— А хлебопоставку кто в числе первых выполнил? — привычно ответил Шихранов. — Вы все со своей чепухой…

— Животноводство, по-вашему, чепуха? Пусть скот весь передохнет? Вам-то легче: вам бы все государство на черный хлеб посадить. Сухой бы я корочкой питалась, сырую бы воду я пила… Сами-то свининкой балуетесь и от меда не отказываетесь…

— Это вы нетерпимую обстановку создали, — буркнул Шихранов.

Ерусланов не стал вступать в разговор, торопился ехать. Круто повернулся, зашагал к двери. Председатель вслед ему сказал:

— Будешь писать объяснение.

— Объяснением скот не накормишь, — ответил Ерусланов.

На краю села стоит мельница-ветрянка. Два старика, Кирка Хвадей и Кэргури, оба худощавые, с длинными белыми бородами, самые старые из сельчан, здесь работают. Не любят они сидеть сложа руки на завалинке да трубку покуривать: мы, мол, на своем веку наработались, хватит с нас.

— Теперь, слава богу, на мельницу похоже, с крыльями, как у хороших хозяев, — Кэргури, окончив работу, из-под ладони поглядывал на мельницу.

— Глаза страшатся, а руки делают, не напрасно говорят, — согласился Хвадей. Он набил самосадом трубку, оправленную в блестящую медь, помолчал. — Капитуна-то Матви вовремя с мельницы сняли.

— Не то от нее и хвоста бы не осталось, — согласился Кэргури, засовывая топор за пояс.

— Говорят, теперь его на пчельник переводят. Там послаще будет, — усмехнулся Хвадей.

Старики заперли мельницу, взяли пилу, рубанки, побрели домой. Кирка Хвадей шел медленно, отставал.

— Хвадей, что с тобой? — укорил его Кэргури. — Ты моложе меня на два года, а совсем тихо идешь. Или заболел?

— Во всем теле ломота, сколько ночей не сплю, сердце ровно шилом колет. Тебе не говорил, хотелось мельницу починить.

Хвадей остановился, обернувшись, посмотрел на мельницу.

— На чужое никогда не зарился. А тут из-за Капитуна Шихранов меня из мельников уволил. А когда ее Матви чуть до гибели не довел, сам же меня сызнова в мельники позвал. Сельчане как бы не подумали нехорошее: мол, на руку нечист, за то и прогнали.

— Сергей-то работает не советуясь с сельчанами, — вздохнул Кэргури. — Ты, сват, не думай, никто о тебе дурное и в голову не брал.

Старики подошли к околице.

— И умру, так ничего. Вот она: размахнувшись стоит, словно улететь хочет, — все думал Хвадей о мельнице.

— Зачем лишнее говоришь? Я старее тебя, о смерти не думаю, жить хочется… Вот сын с войны не вернулся, сердце все болит. — Кэргури тяжело вздохнул: — Пусть сыны наших сынов войны не узнают.

— Дай им бог. На своем веку мы три войны пережили, две из-за ерманских буржуев.

Придя домой, Хвадей попросил сноху постелить постель.

— Что-то я обессилел, сердце болит, ломота во всем теле. Завтра не знаю, как пойду…

Сноха постелила ему на печке, помогла взобраться, укрыла его потеплее. От еды Хвадей отказался. Прошло немного времени, и он начал сам с собой разговаривать.

Сноха ушла по делам, а когда вернулась, свекор дышал тяжело, с хрипом, невнятно бредил. Она побежала к конюшням, где работал муж, сын Хвадея. Прибежали домой. Старик, задыхаясь, говорил прерывисто: