Владимир Ухли - Шургельцы

Горе горем, а трактор-то стоял. Для него нужно было горючее.

— Где выездная? — спросил Ванюш у конюхов.

— Отдыхает. Вы же распорядились наряжать всех выездных на работу. И кроме того, ей приходится свое дело делать.

Ерусланов объяснил конюхам, зачем нужна лошадь.

— Срочное дело, стало быть, — согласились конюхи и стали запрягать. — У Мешкова надо лошадь отнять, — ворчали они.

Ванюш хотел ехать сам, но Кирка Элексей возразил:

— Зачем тебе? Давай я съезжу. Где документы?

— В том-то и дело, что талоны на горючее Мешков с собой увез. Надо договориться там, на месте.

— Тогда не справлюсь, — сказал Элексей, — поезжай сам.

— Везет Мешкову! Трудодни идут, а работают другие.

— Да, еще вот что, — вспомнил Ванюш.

Он рассказал, что Мешков завез к себе во двор колхозный корм, и попросил конюхов вывезти его. Те обрадовались — очень не любили Мешкова.

— Корм-то мы вмиг увезем, а вот акт кому из нас писать? Нет уж Екима.

Все засмеялись.

— Чего там, — сказал Кирка Элексей, — сейчас запряжем Верного, он у нас жеребец сильный, вывезем.

— Вы, товарищи, подождете, я сейчас письменное распоряжение оформлю от правления и от сельсовета. И одной подводы там не хватит.

— Ух ты, ненасытное брюхо! Чай, кум ему помог, Маськин-то?

— Наверное. Он у него во дворе на траве спал.

— А заодно и его сюда прихватим, попугаем, — засмеялся Стюпан. — Чего там смотреть, поехали.

Стюпан сел вместе с Ванюшем на телегу и вскоре вернулся с распоряжением за двумя подписями и печатью. Конюхи уселись. Семьюн Мирски сердито сказал:

— Он когда-то середняков раскулачивал, а нонче мы его потреплем.

И в самом деле, когда-то Мешков с Маськиным пытались «раскулачить» Семьюна Мирски, хотя он имел в хозяйстве одну корову и только накануне вступления в колхоз купил старую лошаденку.

В правлении сразу стало известно, что у Мешкова будут отбирать корм.

Никонов решил известить кого следует. Пошел в сельсовет — там никого в это время не было, — вызвал райисполком.

— Самого председателя, — попросил он. — Здравствуйте, товарищ Митин, примите от меня поклон, наилучшие пожелания… У нас творятся незаконные вещи, и я должен известить вас. У одного колхозника, вы его знаете, бывший наш завхоз, крепкий, хозяйственный мужик, так вот у него Ерусланов распорядился отобрать корм, припасенный для личного скота, что предусмотрено уставом артели. Что? Да, да, как отбирал кирпич на дороге. Вот именно, разбойник. А, он на все способен. Что? Нет, не сумел предотвратить. Поддержали его требование, сельсовет тоже. Вторая просьба — о моем личном деле. Жду вашего звонка. Насчет переброски меня в Урюмскую артель… Хорошо, подожду. Заранее благодарю.

Никонов повесил трубку, подумал с сожалением: «Надо было насчет автомашины сказать. Чтобы ее колхозу не выделяли. Ну, да это не по телефону…» — успокоил он себя.

Решил сходить посмотреть, на самом ли деле у Мешкова столько травы. А главное, было боязно, как бы и его не привлекли к ответственности, не назвали расхитителем. Травы у него было припасено немало.

Ведь и на назначении Мешкова подвозчиком горючего настоял он, Никонов. А теперь… Ответственности он не любил. Мало ли что…

Он направился к Мешкову. Ворота были раскрыты. Одна подвода стояла перед домом, высоко нагруженная травой, прижатой гнетом. Две другие нагружали. Никонов увидел, что и Маськин помогает накладывать.

— Иван Акакиевич, можно тебя? — поманил он пальцем Маськина.

Во дворе было очень шумно, набежали ребятишки, как всегда любопытные ко всему. Они тоже помогали сбрасывать с сушила траву, заодно выбирали высохшие цветы, видно для гербария. Маськин не захотел подойти к Никонову, махнул рукой.

— Вы уж заступитесь за меня, а то кум живьем съест, — бормотал он.

— Чего за тебя заступаться? Тебя самого судить за такие делишки надо, — сказали ему конюхи. — Чего сначала артачился, как норовистая кобыла?

— Никак нельзя было без этого, я для виду… А потом ведь сам же и разрешил.

— Тебя никто и не спрашивал. Отойди, не мешай. Помог уж, ладно.

Маськин отошел, моргая близорукими глазами, направился к воротам. Но Никонова там уже не было. Спросил, куда он пошел. Сказали, что к околице. Маськин тоже засеменил туда, скользя по грязи, еле удерживаясь на своих тонких ногах.

Но Никонова так и не увидел. Подумал, что тот на пасеке, и решил тоже зайти туда. Ванюш сказал, что ему туда ходить больше незачем, потому что он больше не председатель ревизионной комиссии. Была и другая причина. Его разрисовали в стенной газете: узкие глазки, сморщенная, как у хорька, морда. Стоит он, Маськин, подняв, как всегда, два пальца, и внизу две строчки написаны:

Но сейчас Маськина ничто не могло удержать. Уж очень ему плохо было.

Вот он постучал в дверь избенки. Долго ему не открывали. Тогда он назвал себя и пригрозил Капитуну, что будет жаловаться, если не впустит.

— Ладно, иди уж, шуйтан водяной.

Как только Маськин увидел в углу на старом улье, накрытом фанеркой, кувшин, глаза его радостно блеснули. Не спрашивая разрешения, он потянулся за кружкой.

Никонов был здесь, сидел, что-то писал не отрываясь. Письмо вложил в конверт, отдал Капитуну, попросил съездить в район, но никому об этом не говорить. Письмо было адресовано в райисполком, председателю лично. Перед Никоновым стояла полная кружка медовки, он предложил ее Маськину, сам же до пива не дотрагивался. Маськин залпом выпил, с грохотом опустил кружку на стол и потянулся за другой, стоявшей перед Матви, тоже выпил. Потом запел: «Эх, Матвей, не жалей лаптей…»

— Иван Акакиевич, будет тебе, не время песни распевать.

— А тебе жалко, Безухий? Все ведь теперь одно. Давай и я подпишу. Нюхом чую, вы на них написали. Давай подпишу, мне не впервой.

— Это не жалоба. Просьба к Митину об устройстве на работу, — сердито оборвал его Никонов. — Выпил и убирайся, тряпка. Решил в доверие втереться, траву накладывать помогал?

— А что, Мешков и так богатый. У меня не то что травы, полена дров нету, и то не тужу.

— Не был я у тебя, не знаю.

— То-то, что не знаешь. Не думаешь ты о живом человеке. А когда я был ревкомиссией, я тебе нужен был…

— Замолчи, раззява! Тебя, в случае чего, в первую очередь посадят.

— Тюрьмы я не боюсь. — Маськин выпил третью кружку. Тягучая жидкость потекла по его худому подбородку. Он не стал вытирать, наверное, даже не почувствовал. — Мне теперь хуже, чем в тюрьме, живу, как волк, так и мерещится, что вот-вот придут и убьют меня. Те самые… Педер Ерусланов, брат его, да и других немало…

— А кто тебя просил доносить на невинных людей? Ты и меня чуть не посадил, шуйтан водяной, — разозлился Матви Капитун.