Виктор Баныкин - Ранняя осень

Подло так ухмыляясь, он прогоготал сипло:

— Помешал вам миловаться?

— Что, что? — опешил я.

— Не приду-уривайся, — процедил сквозь зубы Вася. — Лучше скажи: по вкусу пришлась дядина жинка?

От возмущения, охватившего меня, даже руки вспотели.

— Подлюга ты, — сказал я. Сказал негромко, мне не хотелось, чтобы Наташа слышала наш разговор.

Моргая красными, воспаленными веками без ресниц, Вася чуть ли не вплотную приблизился ко мне.

— Как ты сказал?

— Подлюга ты пакостный, — повторил я. И чуть не упал от удара в правую скулу.

— Кто же я теперь? — усмехнулся злорадно Вася.

Приходя в себя, я сказал, стремясь врасти ногами в землю:

— Вонючий гад! Вот кто ты!

Теперь он ударил меня по левой щеке. Я даже не покачнулся. Глядя сквозь нависшие на ресницы слезы в конопатую рожу с оловянными глазками, я накапливал всю свою ненависть, в то же время лихорадочно припоминая уроки бокса.

И когда Вася в третий раз прокаркал: «А теперь… я тоже гад и подлюга?», я бросился вперед и со страшной силой, на какую был способен, двинул лесника под самый подбородок, двинул налившимся пудовой тяжестью кулаком.

Вася рухнул навзничь.

— Если только еще вякнешь — убью! — пообещал я Васе, не подававшему признаков жизни. И, подхватив с земли грабли, бросился догонять Натащу.

А она уже аукала, остановившись на тропе, за Ржавыми ложками.

— Иду, иду, — прокричал я, стараясь придать голосу веселую беззаботность.

Едва завидев меня, вынырнувшего из-за куста бузины, Наташа встревоженно спросила:

— А что у тебя с лицом, Денис!

— Ничего особенного. Бежал к тебе, ну, и споткнулся о кочку… и растянулся. Думал, нос сверну на сторону.

Морщась дурашливо, я принялся тереть ладонью нос.

Утром внезапно пошел дождь.

Разненастилось на несколько дней. То дождь, то солнце, то снова ливень — буйный, лихой, разбойничий.

Дядя, не успевший до непогоды сметать в стога сено, сычом сидел на кухне у окна, то кряхтел по-стариковски, ерзая на табурете, то бубнил досадливо себе под нос:

— Надо ж!.. Нечистая сила, пра, нечистая сила! Льет и льет себе без зазрения совести!

После завтрака я бежал под дождем, разбрызгивая теплые лужи и, пугая петуха с опущенным до земли хвостом, к себе на сеновал и до самого обеда валялся. И все думал: не пора ли сматывать удочки? Не пора ли отправляться домой? В гостях, говорят, хорошо, а дома все же лучше. Уж соскучился я и о маме, и о сестрах. Как никогда хотелось затеять веселую возню с племяшами — круглоголовыми бутузами Сашенькой, и Ленечкой. Презабавные мальчишки растут. Любят меня.

Хитрил, старался думать не о том, что бередило душу. Перед глазами же то и дело возникала мерзкая конопатая рожа Васи-блажного, и руки мои сжимались в кулаки.

Сегодня перед обедом чуть было прояснило, а под вечер сызнова закрапало. Когда дядя, чертыхаясь, напяливал на себя брезентовый плащ, собираясь отправляться зажигать бакены, я сам напросился в поездку с ним. Наташа тотчас притащила мне старую телогрейку и клеенчатую накидку.

Суровка курилась банным парком.

Молчали. Молчали всю дорогу. Даже когда над лодкой низко пронеслись кряквы, свистя тяжело крыльями, дядя не обронил ни слова. И я тоже промолчал, провожая завистливым взглядом грузных, нагулявших жирок уток.

Лишь на обратном пути, перед тем как отчаливать от последнего бакена, дядя сказал:

— Садись за руль… если охота.

Я поспешно встал и направился к корме. Мы поменялись местами, я завел мотор, и наша лодочка понеслась к маячившей вдали Крутели.

И дом, и мыс были освещены нежарким солнцем, вдруг вырвавшимся из вязкого плена туч. Над нами же частил и частил озорной торопыга-косохлест.

Цветастая игривая радуга, родившись в облаках, опоясала полнеба и упала в Суровку, позади Крутели. Я чуть было не сказал: «Ну и радуга» Но, взглянув на дядю, сидевшего с опущенным чуть ли не на глаза капюшоном, промолчал. Подумал лишь: «Видит ли Наташа эту радостную радугу?»

Около километра оставалось до Крутели, когда дядя попросил высадить его на пологой травянистой косе.

— Куда это вы? — удивился я, поворачивая моторку к берегу. — Позади туча ползет. Вот-вот нас накроет ливень.

— Васю надо наведать, — сказал дядя. — Поставишь лодку на прикол, мотор брезентом накрой. А бак с бензином в будку снеси.

Спрыгнув на косу, он крупно зашагал в сторону полого поднимавшегося в гору берега.

«Неужели этот слизняк Вася-блажной… неужели он выложит дяде свой подлый домысел?» — с тревогой думал я, беспокоясь, конечно, не за себя, беспокоясь за Наташу. Сам же я ничего не боялся.

Ужинали мы с Наташей одни. Дядя объявился на Крутели лишь утром после дикой, с громом и молниями, грозы, бушевавшей над землей всю ночь.

А днем, когда я колол в сарае дрова, в калитку набатно застучали.

— Кого принесло? — скрипуче прокричал дядя, выйдя из коровника.

В калитку заботали еще настойчивее, еще требовательнее.

Зачем-то набросив на плечи дегтярно-черный, промокший насквозь плащ, промокший, видимо, ночью, дядя ни шатко, ни валко зашагал к воротам, обходя лужи.

Нокс рвался с цепи, то и дело поднимаясь на дыбы. Ошейник, врезаясь ему в горло, душил его, и кобель, злобно хрипя, пускал слюну.

— Цыц! Цыц, сучье вымя! — заорал дядя и, схватив с земли палку, огрел Нокса по спине.

Обиженно скуля, кобель скрылся в своей конуре. Дядя закрыл за ним дверку на вертушок и лишь после этого отпер калитку.

Во двор вошел широкоплечий детина с курчавой русой бородкой. Не здороваясь, строго сказал:

— Что же вы, Сычков, дружка своего бросили на верную гибель?

И посмотрел дяде в глаза. Посмотрел жестко, презрительно.

— Какого дружка? — не сразу проговорил дядя, оглядываясь на расхлестнувшуюся с визгом сенную дверь. На крыльце замерла настороженно Наташа.

— Василия Анчарова, — продолжал устало инспектор. — Вынимал поутру запретную снасть, зацепился за крючок. Ну, и вместе с пойманным осетром ушел на дно.

Заметно бледнея, дядя пробормотал:

— А я… при чем тут я?

— Вы вместе с Анчаровым занимались браконьерством. И снасть эту ставили вдвоем… одному с ней не управиться.

Приходя постепенно в себя, дядя вскинул голову, точно норовистый мерин, готовый вот-вот взвиться на дыбы. И вызывающе громко сказал:

— А ты поймал меня? У тебя есть доказательства?

Бородач пожал плечами.

— К сожалению, не удалось ни разу накрыть вас с Анчаровым.

— Анчаров, может, и баловался недозволенным ловом… с него и спрашивай. И в друзья мне его не суй.

— Д-да, жестокий вы человек, Сычков, — инспектор покачал головой. — Думал: хоть похороны возьмете на себя. — Кашлянув в кулак, прибавил: — Предупреждаю, попадетесь — милости не ждите!