Виктор Баныкин - Ранняя осень

Берясь за миску с ухой, Сычков искоса глянул на подростка, сидевшего на одной с ним лавке: «А э-э… у старшой сестрицы… муженька-то совсем не было?»

«Почему же? Был. — Денис вспыхнул, плечи его обвисли. Сник даже белесый крылатый чубик. — Да только он… нестоящим оказался человеком: оставил нашу Веру с двумя малышами, а сам…»

«А вы, мужики, ешьте, — сказала я. — После обеда наговоритесь. Денис, хлебай уху, пока она не остыла. И про лук не забывай. Зеленый лучок — самая добрая приправа к ухе».

Денис на миг поднял на меня глаза. Улыбнулся. Еле приметно, одними губами, не размыкая рта. Лишь за чаем догадалась, почему он так улыбается: у него не было двух передних зубов…

Вот и кончилась моя заветная книжечка. В ней уж нет больше ни одного чистого листка. Ну да ладно: отвела пока душу. Сейчас и писать-то некогда будет — надо за парнишечкой последить, откормить его, худущего, как следует. Не парень, а истинно девица красная! Право сло…»

Перелистал всю книжку, но других записей не обнаружил. Видимо, и в самом деле Наташа не пыталась дальше вести свои заметки. Она исписала все вклеенные в сборник шарад листки. В конце последней странички ей не хватило места закончить фразу: «Право сло…» На этом и обрывались записи.

Забросив за голову руки, долго думал. Что мне теперь делать? Тайком, нынче же ночью, смотаться с Крутели? Даже не попрощавшись с Наташей? А если останусь, то как я буду смотреть ей в глаза? Злополучные «Шарады» я сейчас положу на прежнее место, и Наташа не догадается, что я читал ее сокровенные мысли, но… Как я мог решиться на эдакую подлость? Ведь она мне доверяет, зовет братом, а я…

В этот вечер не пошел ужинать, сославшись на недомогание.

Дождь наконец-то перестал, небо все очистилось от туч, и за Суровкой пламенели, не затухая, тревожные сполохи. Скат крыши, обращенный на запад, мнилось, вот-вот займется трескучим пламенем: огненные языки уже просачивались в каждую щелку.

Спал плохо. А на рассвете увидел сон: будто Наташа поднялась ко мне на сеновал с лукошком яблок, а я схватил ее и стал жадно целовать. Целовал, не переводя дыхания. «Денис, ну, пусти… что ты делаешь?» — взмолилась Наташа, пытаясь вырваться из моих рук… Проснулся с головной болью, весь в поту.

Утро наступило неспокойное, ветреное. Слепое солнце то и дело опутывали ведьмины космы — грязные слоистые дымы, тянувшиеся рваными жгутами через все латунно-глухое небо.

По взбаламученной Суровке уже зарыскали — пока еще редкие — барашки.

Лодку все время захлестывали волны.

«Верховик, — думал устало Прохор Силантьич, глядя на приближавшийся мыс. — Дня на три теперь зарядит. А к ночи кабы штормище не разыгрался».

Пристав к мосткам, он небрежно, кое-как, замотал цепь за дубовый кол. Не вытащил даже на берег фонари, а сразу полез в гору, отирая рукой мокрое от брызг лицо.

На круче остановился, из-под руки оглядел Суровку.

«Как есть штормище надвигается», — уверенно подумал Прохор Силантьич.

Шел к дому мешковато, закинув за спину левую двупалую руку.

На кухне у порога бросил на пол телогрейку и, охая, опустился на табурет. Стягивая с ноги резиновый сапог, сказал, не глядя на жену, возившуюся у самовара:

— Занемог чтой-то я… Не чаял и до берега доплюхать.

Наташа не оглянулась.

— Вскипит самовар, налей в грелку кипятку. Поясницу погрею. — Вздохнув приглушенно, со стоном, Прохор Силантьич прибавил: — Лягу пойду. Мочи моей нет.

— А завтракать? — спросила Наташа.

Прохор Силантьич поднялся с табурета.

— Какой мне завтрак! До постели бы добраться.

Настороженным взглядом проводила Наташа Сычкова, медленно притворившего за собой дверь в горницу.

Подошла к окну.

Ветер трепал у завалинки рябинку с тяжелыми, слегка зарумянившимися гроздьями ягод.

Злая тоска, предчувствие неминуемой беды давили на сердце каменной глыбой. Хотелось зарыдать, броситься вон из опостылевших хором, бежать и бежать куда глаза глядят…

Когда Денис переступил порог кухни, Наташа все еще стояла у окна.

— Доброе утро, Наташа, — сказал Денис.

Вздрогнув, Наташа проворно обернулась. Миг-другой пристально смотрела на Дениса. Потом метнулась к нему, прижалась головой к его груди.

— Что с тобой? — прошептал Денис, не зная, можно ли ему коснуться рукой густых, вьющихся завитками Наташиных волос. — Тебе плохо? — снова с тревогой спросил он.

— Не знаю, — так же шепотом ответила Наташа. — Сердце сосет… ну, как есть змея подколодная.

Вскинула голову, прислушалась.

— Дома. Больным прикинулся, — одними губами сказала она. И на цыпочках отошла к окну.

Завтракали молча. Ни тот, ни другой почти не притронулись к ноздреватой, с молоком, яичнице.

Прохор Силантьич не вышел и к обеду. Через каждый час он скрипуче, по-стариковски, кричал:

— Смени мне в грелке воду… Наташа, воду смени!

А ветер наглел, становясь все упружистее и тверже. Низко, угодливо клонились чуть ли не до земли клены и березы за тыном, а несчастная рябинка перед кухонным окном моталась туда и сюда, не зная, перед кем преклонить голову. Одни степенные сосны не кланялись ветру. Они лишь покачивали макушками.

Боясь, как бы хлеставшие о мостки волны не разбили моторку, Денис вытащил ее до половины на берег.

На мысу небезопасно было стоять. Казалось, вот-вот подхватит тебя бешеный вихрь и, точно былинку, подкинет к небу. А натешившись, бросит что есть мочи в ревущие волны.

— Денис!.. Де-энис! — выйдя за калитку, прокричала Наташа упрямому парню, стоявшему чуть ли не на краю обрыва.

Но Денис не слышал, подставив грудь ветру. Крылатый его чуб задиристо дыбился.

В коровнике тревожно мычала Милка. Наташа сегодня не гоняла ее на выпас.

Куры раньше обычного взгромоздились на свой насест. Один щеголевато-белый петух разгуливал независимо по двору, подолгу топчась на одном и том же месте.

Под вечер Прохор Силантьич попросил Наташу позвать к нему Дениса.

Войдя в горницу, Денис встал в дверях спальни. Вопросительно глянул на Сычкова.

— Занедужилось мне, племянничек. Так схватило, так схватило. — Прохор Силантьич уставился в потолок. Обвисшие усы его топорщились сосульками. — Чаю, отпустит, может, к утру, а в данный момент… Уж не откажи — съезди, зажги огни. Ты ведь знаешь, что к чему. Премного буду…

— Ладно, — сказал Денис, перебивая Сычкова.

И направился к двери на кухню.

Наташа сцепила руки на груди, когда Денис рассказал ей о просьбе Прохора Силантьича.

— Я уж догадывалась… Неспроста притворился больным, — говорила Наташа возбужденно, часто оглядываясь на дверь в горницу. — Иди… Откажись немедля! Тебе что, жизнь не дорога, братик? Ведь он злоумышленно… на верную погибель тебя посылает. В такой ураганище опытному бакенщику и то небезопасно. А он — неопытного человека…