Виктор Баныкин - Ранняя осень

Наташе почудилось: Денис заснул.

«Только бы он, братик мой ласковый, не простыл, — думала она. — Я так рада… прямо-таки на глазах посмуглел, повеселел мальчишечка. Заявится домой — ни матушка, ни сестрицы не узнают».

И вдруг Денис заговорил — негромко, словно бы для себя:

— В такую же ночь… даже еще ералашнее — в октябре восемнадцатого дело было… В штормовую со снегом ночь гнали беляки по Суровке баржу с боеприпасами. На подмогу своим, стоявшим под Междуреченском. — Воодушевляясь, Денис продолжал: — А баржа в пути течь стала. Ну, и в Клопиках беляки арестовали плотника деда Макара и его подручного — семнадцатилетнего Андрияна… Привезли на баржу и загнали в трюм. Офицер сказал водоливу, конопатившему прогнившие швы: «Помощники тебе. Не прекратится к утру течь — всех троих расстреляю!» Поднялся офицер к себе наверх в теплушку, солдаты захлопнули люк, на стражу встали. А водолив тот оказался большевиком. Он нарочно забивал между швами клинья, чтобы больше воды текло в трюм. С дедом Макаром, у которого два сына служили у Чапаева, водолив быстрехонько нашел общий язык. «Ну, Андрияшка, благословимся богу, и за дело! — сказал дед Макар подручному. — Не допустим мы… не должны анафемы-погубители получить снаряды!» Поплевали на ладони и принялись все трое рубить в борту пробоины… И вскоре в трюм, где лежали ящики с боеприпасами, хлынула вода. «А теперь, други, — сказал водолив, — шагайте за мной. На корме есть еще люк, беляки о нем не знают». Но когда водолив, а за ним и дед Макар с Андрияном выбрались на палубу, их заметили солдаты. Первым же выстрелом был сражен дед. Раненый водолив, прикрывая собой Андрияна, шепнул ему: «Прыгай, не мешкая, за борт. А лодку отвяжешь, плыви к левому берегу». Тут и сам водолив рухнул на палубу. Андриян же, не растерявшись, спустился по рулю в лодку, отвязал ее и замахал отчаянно веслами. По нему тоже стреляли с тонувшей баржи, да не попали.

— Этот Андриян… отец твой был? — спросила Наташа.

— Отец мой, — не сразу сказал Денис. — Он совсем закоченел, когда лодку прибило к луговому берегу. Да снова повезло ему — красногвардейский патруль на него наткнулся. Отогрели парня, отпоили чаем, а потом… а потом отец вместе с красными на беляков пошел. Им, белякам, оставшимся без боеприпасов, отступать пришлось. Обо всем этом мне отец рассказал за день до смерти… А когда я сошел на пристань в Клопиках, то прежде чем идти на Крутель, подговорил моториста-сержанта — солдаты на горе у леска дом какой-то строили… Мы с этим сержантом на катере в момент смыкались к тому самому месту, где баржа беляков затонула в восемнадцатом. Сколько, по-твоему, Наташа, сейчас времени?

Ни у того, ни у другого часов не было. Наташа посмотрела на поблекшие уже звезды, потом глянула на восход, в сторону Крутели, где ширилась и ширилась янтарно-зеленая полоса. Сказала:

— Да уж, поди, на пятый потянуло. Пора бы давно показаться пассажирскому… Запаздывает, трудяга!

Вскоре из-за мыса и в самом деле вывернулся двухпалубный пароход. Он приближался не спеша, борясь с течением и ветром, сильно кренясь на правый борт.

Пароход прошел совсем близко от лодки, обдавая Наташу и Дениса удушливым паром и запахом пригорелого молока.

— «Неверов», — прочитал Денис над колесным кожухом. Он отчетливо видел толстые красные плицы огромного колеса, натужно подгребавшие под себя посветлевшую воду — так, самую малость посветлевшую. А я-то думал: большой-пребольшой. А он допотопный какой-то, пароходик этот самый, — разочарованно прибавил Денис.

— По Волге раньше ходил. А когда там гидростанции построили, к нам перебросили, — пояснила Наташа, провожая взглядом «Неверова», выпустившего внезапно из трубы косматый султан дыма. Ветер тотчас подхватил дым и рваными клочьями прибил его к воде.

— Я пойду якорь вынимать, а ты, Денис, над мотором поколдуй, — сдерживая озноб, проговорила чуть погодя Наташа. — И отомчи меня, братик, на ту сторону. В рабочий поселок. В поселке двоюродная сестра живет. У нее временно остановлюсь. Меня и в Дворики, на ферму зовут, да не могу я… Засмеют вконец: «От мужа сбежала!» Я уж лучше в поселке на фабрике попытаю счастья. А на Крутели… ноги моей больше не будет!

Денис твердо сказал:

— А я — до дому. Деньжата на обратный билет со мной.

Чему-то радуясь, Наташа оперлась о плечо Дениса. Встала.

— Я так и знала. Потому-то и захватила вместе со своим барахлишком и твое. А лодку… попросим рыбаков, они на буксире отгонят на Крутель.

Вдруг Денису вспомнился Прохор Силантьич, привидением белеющий на круче, униженно умолявший Наташу вернуться домой. Ему стало как-то не по себе.

«Если б не я… не приехал бы если я на Крутель, не смущал бы Наташу бросить дядю, может, она и свыклась бы со своей жизнью, привязалась к нему?» — подумал Денис.

И чтобы побороть тревожащие душу мысли, он ворчливо сказал:

— Пусти, я сам вытащу якорь.

Уже совсем посветлело, когда моторка резво устремилась к левобережью, навстречу медленно розовеющим на пригорке домикам — таким, казалось Наташе, уютным, гостеприимным.

Откуда ни возьмись, над лодкой закружила чайка, оглашая Суровку скрипуче-гортанным, назойливым криком.

Она, глупая, наверно, думала: возвращаются с ночного промысла рыбаки. Авось и кинут ей на разживу рыбешку.

«Поздненько, а синички все нет», — подумал Артем, прислушиваясь к тишине, властно околдовавшей сонным дурманом все вокруг.

Слипались глаза. Отяжелевшая голова все ниже и ниже склонялась над книгой. И Артему уже стало казаться: сидит он не за столом, а в кабине трактора.

Утробно ревел мотор, гусеницы надсадно скрежетали о лед, и Артем не сразу услышал истошный, раздирающий душу вопль:

— Арте-ом, прыгай на лед! Арте-о-ом…

На холмистом противоположном берегу с кроваво-рыжими проталинами, совсем обнажившемся от снега, стоял человек и неистово махал сдернутым с головы малахаем.

«И чего этот Ватрушкин горлопанит, как на пожаре? — подумал с раздражением Артем, все еще не чуя сердцем нависшую над ним беду. — Чего там стряслось? Не останавливать же машину на середине реки и бежать сломя голову к этому паникеру?»

И снова — в последний раз — донесся до Артема визгливый, прямо-таки бабий свербящий голос:

— Прыгай, черт…

Но было уже поздно.

Нестерпимо ясный, лучившийся мартовской синевой лед вдруг гулко затрещал, тяжелый трактор с пугающей беспомощностью накренился влево… Лишь в самый последний миг Артем распахнул железную дверцу, но выпрыгнуть из кабины не успел. Под ноги хлынула вода — черная, тяжелая, словно кипящая смола, и тотчас вместе с машиной он рухнул в обжигающую ледяной стужей бездну.